Наши зимы и лета, вёсны и осени
Шрифт:
– Это борода волшебная. Выдернет Хоттабыч волосок, скажет желание – и оно тут же исполнится.
– Ну, какое, например? – недоверчиво спрашиваешь ты.
– Ну, например… Например, он скажет: "Пусть мама и
Антон никогда больше не ссорятся!" И мы не будем ссориться.
Ты подумал, подумал и твердо сказал:
– Нет. Хоттабыч не мог так сказать.
– Почему?
– Это мы сами должны решить, что не будем больше ссориться.
И я подивилась и порадовалась твоим словам. Хотя тебе было всего четыре
– Мама, слушай, я тебе песню спою, – говоришь ты вечером, когда я укладываю тебя спать. И заводишь своё бесконечное:
Не ложись в двадцать четыре часа спать, А ложись в двадцать три, А ложись в двадцать два, А ещё лучше – ложись в двадцать один, Вместе со мной будешь спать!… Не ложись в двадцать четыре часа спать, Не ложись в один час, Не ложись в два часа ночи И утром тоже не ложись, А лучше ложись в двадцать два…– Антошка, ты мне мешаешь работать.
– Я о тебе забочусь. Это – "Колыбельная для мамы".
И так будешь петь хоть целый час! А мне приходится работать под эту шарманку. Но сегодня не выдержала: уж так ты меня призывал!
– Иди ко мне, погрей меня, а то я замерз, – просишь ты.
Я забираюсь к тебе под одеяло, нащупываю холодные пятки. Ты крепко обхватываешь меня за шею:
– Всё! Никуда не отпущу! Будешь теперь спать!
– Ну, как, согрелся?
– Согрелся… Ты у меня такая тёплая – как май!
Смеемся.
– Мама, а как это всё сделалось: земля, солнце, звёзды?…
– Дело в том, сынок, что всё это сделалось очень-очень давно, миллиарды лет тому назад. Людей тогда ещё не было. Поэтому они не видели и никогда не узнают, как это всё сделалось…
Задумался надолго, я даже подумала, что ты уснул. А потом сказал рассудительно, как старичок:
– И люди думают, что так всегда и было. Сделалось так давно, что как будто никогда и не делалось…
И опять ты задумчивый. Раздражаешься, если я вольно или невольно вывожу тебя из этого состояния. Прямо вскипаешь весь и чуть не плачешь:
– Нет, ничего не говори! Не говори! Ты мне мешаешь думать!
– Теперь ты понимаешь, как мне бывает трудно, когда ты мне мешаешь думать и работать?
– Замолчи, замолчи сейчас же! Ты что, русского языка не понимаешь? На каком тебе говорить?
Мне и обидно и смешно одновременно: это же те самые выражения, которые порой вырываются из меня, когда я сижу за машинкой, а ты не даешь мне сосредоточиться.
Готовлю ужин и тихонько напеваю.
– Не пой! – сердито говоришь ты.
– Почему?
– Ты мне мешаешь думать. Никогда не пой.
– А
Понимаешь, у меня сегодня такое хорошее настроение, что я не могу не петь.
– Как начишь петь, так я начу мешать!
Но через пару дней ты вышел из своей угрюмой задумчивости и повеселел. Сам теперь понимаешь, что был несправедлив ко мне, и делаешь самокритичное заключение:
– Мама, а ты чувствуешь, что у тебя мальчик третьего сорта?
– Чувствую.
И мы оба с облегчением смеемся.
Вечером, в постели, мурлычешь ласково:
– Знаешь что, мамочка?
– Что?
– Я так думаю: никакая бы любовь не получилась, если бы тебя у меня не было. Никакой бы поцелуй, никакой жевуземчик…
– И у меня без тебя. Тоже ничего не получилось бы…
Я работаю, а ты вытащил из стола ящик с письмами и закидал ими всю комнату.
– Антоша, что ты наделал?
– Это – почтальонство!
Потом взял листок бумаги и что-то быстро-быстро написал. Протягиваешь мне:
– Вот тебе письмо! Можешь больше не бегать к почтовому ящику.
Я развернула бумажку и прочла милые печатные каракули:
"Дарагая мамочка Позровляю тебя с 13 апреля цэлую твой сынок Антон".
– Спасибо, сынок. Больше не буду бегать к почтовому ящику.
Слушаешь "Песню о Лёньке Королёве". Сосредоточенный, неподвижный взгляд, оцепеневшая поза.
Ты любишь Лёньку и всякий раз тяжело переживаешь его гибель. Вслушиваешься в каждое слово песни. Есть там такие строки:
Все ребята уважали очень Лёньку Королёва И присвоили ему званье короля.– Почему "уважали"? – недоумеваешь ты. – А теперь уже не уважают?
– Но ведь Лёньку убили на войне. Осталась только песня о нём…
– Убили?… Кто убил? Что такое "война"?
И хотя уже много раз я объясняла тебе, что такое война, и кто убил Лёньку, но ты опять заводишь разговор о том же, как будто надеешься: а вдруг на этот раз судьба Лёньки сложится по-иному? Никак не можешь смириться с Лёнькиной смертью. И всё думаешь, думаешь об этом… И пришёл вот к такому грустному выводу:
– Зачем же вообще рождаются хорошие люди? Чтобы их потом всё равно плохие убили?
Это было сказано с недетской горечью и тоской. Я попыталась разубедить тебя, объяснить, что на самом деле всё не совсем так, но развеять твою горькую думу мне всё же не удалось. Ты играл, смеялся, болтал на самые разные темы, но думал, как оказалось, всё о том же. Через несколько дней ты спросил:
– Мама, а как из убитого человека сделать неубитого?
Ты застал меня своим вопросом врасплох, и я засуетилась со словами, запуталась. А потом сказала твердо и убежденно: