Наши зимы и лета, вёсны и осени
Шрифт:
– Помогает!
– Может, и тебе поможет?
– Не хочу!… – завопил ты каким-то чужим, незнакомым голосом, которого я у тебя не знала.
– Пойдем-пойдем, голубчик! – я взяла тебя за руку и повела, точнее, потащила в комнату. Ты визжал, упирался ногами, пытался ещё раз укусить меня.
– Ах, так?… – я оглянулась по сторонам, ища место, где бы не было сквозняка. Бросив на пол у книжного шкафа половик (чтоб не простудился) я как можно суровее сказала:
– Постой-ка на коленях в углу. Может, и тебе поможет.
И ушла на кухню.
Некоторое время до меня
Потом ты угомонился и затих. В комнате было так тихо, что казалось – ты уснул там, устав буйствовать. Я осторожно приоткрыла дверь…
Тихий и сосредоточенный, ты по-прежнему стоял на коленях в углу, в руках у тебя была книга. Я подошла и заглянула в неё. Это была «Астрономия» Струве.
– Ну, что, успокоился?
– Да.
– Тогда выходи и идем ужинать.
– А можно я ещё постою? – улыбнулся ты. – Дочитаю.
– Хорошего понемножку. Идем ужинать.
– Не хочу ужинать.
Лицо твоё опять померкло.
– Как не хочешь? – растерялась я.
– Не буду.
– Да почему, в конце концов? – я с трудом сдерживала раздражение.
– Боюсь.
– Антон, брось валять дурака, надоело.
Ты смотрел на меня исподлобья, и глаза твои наливались слезами.
– Я никого не валяю…
– Ладно, давай спокойно потолкуем.
– Всё равно не буду есть.
– А если цветок не поливать? Засохнет?
– Засохнет.
– А если нашей черепахе не давать есть? Умрет?
– Умрет…
– А человек?
– Тоже умрет.
– Значит, ты всё понимаешь?
– Понимаю…
Обливаясь слезами, давясь, сморкаясь и кашляя, с невыразимым отвращением ты ел кашу, которую ещё недавно любил.
– Что с тобой стряслось, Антончик?
– Не знаю…
Долго не мог уснуть. Спал неспокойно, вскрикивал, садился в постели, испуганно тараща глаза, что-то бормотал, всхлипывал: «Не надо! не хочу!… Не надо!…» – «Успокойся, сынок, успокойся…»
Утром Евдокия Васильевна отозвала меня в сторону и сказала:
– Вчера я припугнула его. Сказала: если не будет есть, я позову врача, и врач сделает укол.
– Зачем вы пугаете его? Он такой впечатлительный. Вчера у него была истерика. И ночью спал плохо…
– Как же вы мне прикажете управляться с ним?
– Надеюсь, он привыкнет, – без особой уверенности сказала я. – Постепенно…
Ты продолжал отказываться от еды. Евдокия Васильевна, несмотря на мои просьбы, продолжала пугать тебя, изыскивая всё более изощренные способы. Вскоре я узнала, почему, когда я ставлю перед тобой тарелку, ты тут же закрываешь не только рот и глаза, но и зажимаешь руками уши… Оказывается, заботящаяся о твоём здоровье Евдокия Васильевна не раз грозилась, что выльет тебе суп в карман, что зальет его тебе в уши… Она испытывала и такой способ: если ты отказывался от первого, она вываливала в тарелку с супом второе, туда же выливала компот и криком пыталась заставить тебя есть эту бурду. Тебя тошнило, рвало…
Узнав об этом, я потребовала, чтобы она оставила тебя в покое. На что
Только Любовь Петровна искренне сочувствовала тебе. Но что она, сама ещё девочка, могла сделать? Она только могла жалеть и любить тебя.
– Откровенно говоря, то, что здесь готовят, есть невозможно. Я сама только чай пью, да и тот бывает прокисшим… – призналась мне она. – Старайтесь его получше кормить дома, утром и вечером.
– Так он и дома перестал есть. У него какое-то отвращение к еде. Не знаю, что делать… Скажите, а как же другие дети?
– Эти? Они к нам все из яслей пришли, они привычные… Но Антоша, боюсь, не сможет привыкнуть. И дело не только в еде… Просто он из другого мира. Он – другой. Дети не принимают его. Как всякое стадо изгоняет чужака, так и они. Они его бьют, вы знаете? И не только мальчишки…
– Знаю… Но что же нам делать?
– Когда моё дежурство, я стараюсь его возле себя держать. Он мне помогает. Мы разговариваем. Или сажаю его перед группой и прошу почитать или рассказать что-нибудь. Дети его слушают, раскрыв рты. Но стоит отвернуться или выйти из комнаты, тут же начинают бить…
Мы стоим возле беседки и смотрим, как дети граблями сгребают листья на участке, собирают сухие ветки и сносят их в костер. Горький дым стелется по двору, щиплет глаза…
– Я вам советую: забирайте его отсюда. Недетсадовский он у вас…
Я готовила ужин, ты играл в комнате, но вскоре заглянул ко мне и с лукавой улыбкой спросил:
– А когда ты меня опять в угол поставишь? Мне понравилось в углу стоять.
(После первого своего стояния в углу ты поставил там скамеечку и сложил на неё свои любимые книжки: «Астрономию», «Насекомые СССР», Маршака, Чуковского, Андерсена… Таким образом устроив себе маленькую библиотеку – «читальный угол», как говоришь ты).
За ужином пересказываешь мне «Свинопаса» Андерсена. И горько заключаешь:
– Хорошо началось, грустно кончилось. Принцессу выгнали, когда она доцеловывала восемьдесят седьмой поцелуй…
И осторожно допытываешься у меня:
– Всё ж таки, наверное, король посердится-посердится, а потом пустит её домой, а? Всё ж таки жалко…
И – грустное философическое заключение:
– Вот так всегда. Что хорошо начинается, плохо кончается…
– Но ведь не всегда, Антоша, ведь не всегда! А наша с тобой жизнь?
– Когда не было этого невкусного садика, было лучше.
И вот настал день, когда ты категорично заявил: «Больше я в сад не пойду!»
Шел и плакал.
– Сынок, мне опять нужно ехать по делам… А тебе привыкать. Ведь если я найду работу, я буду уезжать каждый день, утром уезжать, а вечером возвращаться.
– Я лучше один дома сидеть буду!
– А кто тебя покормит? Кто с тобой погуляет?
Отчаянье залило твоё лицо.