Наследие
Шрифт:
В сгустившемся сумраке старый бор встал перед Верой совсем тёмной, беспросветной стеной. И сверху упала первая капля. Затем – вторая, третья. Тяжёлые капли стали падать вокруг на притихший мир.
Вера вошла в бор. В нём стояла темень непроглядная. И было сухо, несмотря на кочки тёмно-зелёного пушистого мха. И никакие капли тут не падали. Держа в руке нераскрытый зонтик, Вера пошла по тропинке, мягкой от мха и опавших еловых игл. Боты её ступали как по бабушкиной пуховой перине, на которой маленькая Верочка любила попрыгать, а
Вера вспомнила их рождественскую ёлку с серебристыми шишками.
“В лесах игрушечные волки глазами страшными глядят… он точно на ближнем…”
В бору было очень темно. Только поганки да грузди белели в сумраке. Вера пошла быстрей, огибая знакомые пни и переступая через знакомые стволы полусгнивших деревьев. Мягкий мох колыхался под ногами. Вдруг наверху полыхнуло так, что высветило белым весь бор изнутри, со всеми елями, с каждой веткой и хвоинкой. И ударило – мощно, раскатисто.
“Никогда грозы не боялась… почему?”
– Вот почему, – произнесла Вера, переложила зонтик в левую руку, а правой перекрестилась на ходу.
Наверху послышался шум, словно включили миллион вентиляторов. Шум усилился. Вера поняла, что дождь пошёл. Но здесь, в тёмном, сухом и мягком полумраке, не упало ни капли.
“Там липы вокруг пруда, укроется под липами, Тимофей прав… так и будет… он у меня сообразительный мальчик…”
Она споткнулась о корень и упала на мягкую хвою. Под руками оказались всё те же шишки и мох. Сидя на хвое, она глянула вверх: темнота. Шум ширился. И капли стали падать в бору.
– Не стоит рассиживаться…
Вера встала и двинулась дальше по тропинке. И вдруг с ходу наткнулась на что-то плотное, невидимое, словно путь ей преградила невидимая стена. Зонт выпал из рук.
“Господи… что это?”
Она ощупала ладонями то, во что упёрлась. Это была невидимая стена, ровная и упругая на ощупь.
“Мягкий? Здесь?.. Почему?”
Полыхнула яростно молния, снова высветив весь бор, и Вера увидела перед собой гигантский мягкий куб из прозрачного живородящего пластика. Широкий, метров пятьдесят, и высокий, выше вершин старых елей, он стоял в бору. Поглощённые им ели, высвеченные молнией, казались погружёнными в стекло. Но это было не стекло.
Гром раздался наверху, и тьма снова вернулась. Вера вспомнила, что её зонт умный. Она подняла его.
“Давно бы догадалась…”
– Свет! – скомандовала она, и на наконечнике зонтика вспыхнул холодный яркий свет.
Отойдя назад, Вера осветила громадину. Куб высился и ширился, некоторые ели были наполовину или на четверть скрыты в нём, некоторых ветвей он едва коснулся.
“Почему он ползёт в лесу, а не в поле? Странно…”
Она подошла, положила руку на идеально ровную поверхность куба. Толкнула. Грань куба слегка завибрировала, как желе. Постояв, Вера почувствовала, куда двигается
“Творятся странные вещи у нас в Телепнёво…”
Освещая себе дорогу, Вера обошла куб, нашла тропинку и двинулась по ней. Вскоре впереди показался просвет. Дождь превратился в ливень, струи пробивали бор и падали на Веру.
Зонт раскрылся. Луч вспыхнул внутри его, освещая Вере тропинку. Ельник стал редеть. Вера шла по знакомому пути – слева пень, похожий на горбатого гнома, справа расщеплённый ствол ели, под ногами захрустели гнилушки. Ельник стал молодеть и редеть.
И в сотый раз Вере вспомнилось:
“В паутину рядясь, борода к бороде, жгучий ельник бежит, молодея в воде…”
Ливень ударил по зонту.
– Хляби небесные…
Шлёпая ботами по воде, Вера вышла из ельника. Лило сплошной белой стеной, так хлюпало и шумело вокруг, что ничего не было видно.
– Где же мой мальчик? – Вера осмотрелась, сжимая пальцами трясущуюся палку зонта.
Пруд был впереди, а слева различались силуэты четырёх старых лип. Вера направилась к ним.
“Какой сильный дождь… потом прямо потоп… ”
Под липами никого не было.
“Всё-таки он на запруде…”
Она вошла под липу. Здесь лило немного. Старое дерево защищало от ливня. Листья, принявшие на себя удар стихии, гудели.
– Мам! – раздалось сзади.
Вера обернулась. Под другой липой с удочкой и пластиковым ведёрком стоял её сын.
– Господи! Глебушка!
Она перебежала к нему. Глеб смотрел на мать насмешливо-обиженно, оттопырив пухлые губы. Волосы на его голове были мокры.
– Промок! – Она вытерла ладонью его лицо. – Мы думали, что ты на запруде, я Тимофея туда послала.
– Чего там делать-то? – с обидой проговорил он. – Рыбы нет совсем. А у нас – во.
Он показал ей ведёрко. В нём плавали два окунька и ёрш.
– Какой ты у меня герой! А где же Митяйка?
– В деревню побежал, дурак. Сказал, отец запорет за опоздание. Дурак. Не пойду с ним больше рыбалить.
– Бог с ним… – Вера вытирала голову и лицо сына. – Пошли домой.
Мать взяла у сына ведро. Они пошли, укрывшись зонтом.
– Весь ты промок, Глебушка…
– Ну и чёрт с ним.
– Не ругайся.
Но не успели они отойти от лип, как из стены ливня выехала коляска Тимофея.
– Ах, слава Богу, догадался! – воскликнула Вера, обнимая сына.
Тот шмыгнул носом.
– А вот и мы! – выкрикнул Тимофей из-под своего прозрачного навеса-козырька.
– Спасибо, Тимофей! Как славно, что вы заехали!
– А как же ш?
Конюх спрыгнул с облучка, стал помогать им усесться в коляску.
– На запруде глянул – токмо лягушки квакают!
– Там сроду лягушек не водилось, – пробурчал Глеб, усаживаясь со своей удочкой. – Там – раки. А у нас даже рачевни нет…