Наследие
Шрифт:
— Выбор терминологии — вопрос личных предпочтений.
— Да, но предстоящее собрание рискует превратиться в бурный митинг. А это может сыграть на руку азиатской группе.
— Не думаю, — хмыкнул Лафонтен. — Неожиданный успех не только окрыляет, но и прибавляет шансов свернуть шею. К тому же, Ченг смутно представляет себе, что такое иметь дело с моим сыном.
— А есть разница? — улыбнулся Грант.
— Как между мечом и кинжалом. — Он отложил бумаги и придвинул к себе постановление. Взял ручку. — Оснований для начала расследования
Крупная подпись с изящным росчерком легла на бумагу.
— Как планируете действовать?
— Так, чтобы Ченг узнал обо всем последним, — ответил Грант, убирая бумаги в папку. — Мы должны выяснить, сколько на самом деле ему известно.
— Сомневаюсь, что ему известно очень много, — заметил Верховный задумчиво. — Ченг не дурак, Деннис. Он не стал бы разменивать крупный козырь на мелочь. Если он не придумал ничего лучшего, чем устроить скандал и сбросить меня с кресла, значит, его информация больше ни на что не годилась. В заговор он бы не сунулся ни при каких обстоятельствах. Его конек — законность даже в мелочах.
— Но выяснить, откуда у него вообще взялась эта информация, полезно. Хотя бы чтобы поставить его на место и прекратить эти нелепые дрязги раз и навсегда.
— А вы не боитесь, Деннис? — спросил Лафонтен.
— Чего?
— Результатов расследования.
— Пусть их боится Розье, — жестко произнес Первый Трибун. — Ну что ж, благодарю вас. Не смею больше занимать ваше время.
Грант, попрощавшись, удалился.
Дело принимает интересный оборот, решил про себя Лафонтен. Ченг двумя ногами угодил в западню, но еще не подозревает об этом. А когда поймет — будет поздно.
Он уже не удивлялся, чувствуя тяжелую усталость после даже пустячного усилия или разговора, вот как сейчас. Потому поднялся из-за стола, покинул кабинет и отправился наверх, в свои комнаты. Миновал половину лестницы на второй этаж.
…Будто холодная когтистая лапа сжала сердце. Перебило дыхание и потемнело в глазах. Это длилось недолго — боль схлынула так же стремительно, как и навалилась. Он постоял не двигаясь, вцепившись обеими руками в перила и едва дыша.
Не сейчас…
Только не сейчас!
Потом открыл глаза и осторожно перевел дыхание.
— Месье Антуан! — К нему торопливо спустилась Дана. Остановилась рядом, подхватила под руку. — Что с вами?
— Ничего, — с усилием произнес он. — Ничего. Голова закружилась. Уже прошло.
Дана подала ему оброненную трость и проводила назад в его комнаты.
— Хорошо, — сказал он, освободившись от парадной одежды и снова устроившись на диване. — Давай продолжим.
Но Дана не спешила приниматься за работу. Спросила серьезно:
— Месье Антуан, Грант ведь не просто так приходил. Чего они еще от вас хотят?
— От меня нужна была санкция на спецрасследование.
— Спецрасследование? Опять? И кто под колпаком?
Лафонтен помолчал, давая ей возможность ответить самой.
—
— Припомнить-то припомнят, — вздохнул он. — Пока не о чем говорить, Дана. На чем мы там остановились?
*
…За высоким, во всю стену, окном сиял цветными огнями ночной Париж. Блики света, отражаясь в гранях хрусталя и серебра, искорками вспыхивали в темных глазах Даны. Пока лифт скользил вверх по опоре Эйфелевой башни, она завороженно, с совершенно детским восторгом смотрела, как уплывает вниз земля и расступается горизонт. Но в зале она чувствовала себя не очень уютно и как будто не замечала окружавшего ее великолепия. Хотя прежде блеск парижских ресторанов никогда ее не смущал.
Она вспомнила об ужине сразу после обеда. Он успокоил ее, сказав, что ни о чем не забыл, просто сегодня они будут ужинать не дома. И напомнил про вечернее платье.
Оно очень шло ей, это платье из темно-синего шелка, и прическа-башенка, и колье — узкая бархатная лента с сапфировой подвеской. Вот только лицо ее оставалось тревожно-напряженным — видимо, никакого праздника она не чувствовала.
— Ты выглядишь встревоженной. Есть повод для беспокойства?
— Может быть, нам стоило остаться дома?
— Мы еще успеем вернуться домой. Вечер только начался. В конце концов, сегодня особенный день.
— Что же в нем такого особенного?
Лафонтен молча открыл и поставил перед ней маленький бархатный футляр. Дана глянула удивленно:
— Это мне?
— Да. С днем рождения.
Она охнула и смущенно улыбнулась:
— А в самом деле! Я совсем забыла.
В футляре лежало кольцо — золотой ободок в виде ивовой ветки с искрами бриллиантов на листьях.
— Но… это же очень дорогая вещь?
— Фамильные драгоценности не бывают дешевыми.
Она помолчала, не притрагиваясь к подарку. Тихо проговорила:
— Знаете, что сказал мне ваш друг тогда, когда я приехала к вам в самый первый раз? Поклоняться блеску и славе легко; быть рядом до конца намного труднее.
— Разве это не правда?
— Да, но есть и другая правда. — Она подняла на него взгляд. — Среди славы и блеска я была вам не нужна.
— Ты была мне нужна всегда. С самого первого дня, когда я увидел тебя ссорящейся с этим кретином Джастином.
— И вы молчали — все эти годы?
Он достал кольцо и, взяв руку Даны, надел тонкий ободок ей на палец:
— Я молчал бы и дальше, если бы не узнал, как мало осталось времени на разговоры. Знаю, звучит жестоко, но это тоже правда. Кто я? Больной старик с тяжелым характером и темным прошлым? А я хотел видеть тебя счастливой; видеть, как ты взрослеешь, выходишь замуж, как растут твои дети. В моей семье мужчины всегда жили долго, но… Мне больше не нужно бояться, что мои чувства надолго тебя свяжут.