Наследие
Шрифт:
— Валера был замешан в криминальном бизнесе. Безотносительно своей деятельности в Ордене. Скрывал это очень удачно, надо отдать должное. А когда стал Региональным Координатором, придумал, как использовать наши счета и коммуникации для прикрытия контрабандной торговли. Густав Бергман это заметил, но его запугали и заставили молчать. А потом Валера заказал убийство Альфреда Берка и сам стал Гроссмейстером. И первым делом попытался избавиться от Бергмана, обвинив его в клятвопреступлении по фальшивым уликам, к счастью, неудачно. Потом нацелился на Антонио Маретти, который мешал ему окончательно сделать Трибунал своим орудием. На этом его карьера закончилась.
Он умолк и взял со столика портсигар. Достал сигарету.
— Даже если все так, — негромко и по-прежнему настойчиво произнес Арман, — ты мог сделать заявление в Трибунал. Потребовать расследования…
—
— Трибунал состоит не из одного Дюссо, — упрямо мотнул головой Арман. — Почему ты счел, что можешь принимать такие решения один?! А если это ошибка, за которую придется отвечать?
— Я буду отвечать, — отозвался он тише, но жестче. — Буду — перед Богом и перед своей совестью. Но не перед трусливыми лицемерами, которые торгуют своими клятвами. И не Жаку Дюссо лезть мне в исповедники или судьи.
Арман смотрел на него молча, с пугающе знакомым выражением недоверия и неприятия. Потом встал, ушел к перилам балкона и отвернулся. Лафонтен тоже молчал, крутя в пальцах незажженную сигарету и остро жалея о том, что не умеет успокаивать и убеждать. Только это — сказать то, что можно облечь в слова, и ждать, как они будут поняты и приняты.
Если будут.
Молчание становилось нестерпимым, но заговорить он не успел. Арман повернулся и глянул снова внимательно, но уже без прежнего негодования, как будто что-то для себя решив.
— А еще про тебя говорят, что ты никого и ничего не боишься.
Лафонтен пожал плечами и взял со столика зажигалку. Закурил, взмахом ладони разогнал дым.
— Люди, которые ничего не боятся, бывают только в сказках и мифах, Арман. Разница лишь в том, что одних страх парализует, других — подвигает к активным действиям.
— Я узнаю когда-нибудь, чем сумел напугать тебя Валера?
— Нет. — «Ты уже знаешь. Иначе не задал бы этого вопроса.»
Арман кивнул, снова сел в кресло. Взял с подноса бокал, налил на треть коньяка. Посидел еще молча, грея бокал в ладонях.
— Значит, все дело в нарушенных клятвах. Знаешь, мне всегда виделось что-то искусственное в этих правилах. Да, работу нужно делать хорошо, но платить за плохо сделанную работу жизнью? И все в такой тайне…
Лафонтен печально улыбнулся.
— Мне всегда казалось, что преподаватели Академии переоценивают наивность студентов… Много ли твоих соучеников задавалось такими вопросами?
— Как ни странно, нет. Большинству хватало объяснений про долг перед историей и истиной, и необходимость держать все в тайне ради общей, в том числе и их собственной, безопасности.
— Что ж, ничто не ново в подлунном мире. — Он посмотрел на дымящуюся сигарету, взял свой бокал и сделал глоток. — Послушай меня, Арман, сейчас я скажу много такого, о чем студентам Академии не говорят. Если тайну хранят, только чтобы оставить ее тайной, за нее не стоит ни умирать, ни убивать. Но тайна Бессмертных охраняется не ради ее самой. Скажи мне, ты знаешь, что такое витано?
— Ну… это жизненная энергия, которая делает Бессмертных такими, какие они есть.
— Да, верно. Но что это такое?
Арман смотрел на него молча, ожидая продолжения.
— Многие пытались дать определение этому явлению, но безуспешно. До инициации его присутствие определить невозможно. В момент Первой Смерти оно оживает, навсегда останавливая в теле Бессмертного процесс старения. Вроде бы все ясно — состояние тела фиксируется и восстанавливается потом после любых повреждений по генетической структуре… Однако Бессмертные живут и меняются. Они могут худеть, полнеть, наращивать мышечную массу, отращивать и стричь волосы. Но если Бессмертный вдруг умирает от какой-то травмы, то спустя короткое время приходит в себя, будто просыпается. И остается таким же, каким был вот сейчас, а не в момент Первой Смерти. А при серьезных травмах их тела восстанавливаются и более основательно. При ожогах, например, после пожаров или церковных казней. В Хрониках есть масса свидетельств — восстанавливается все, вплоть до длины волос. Каким образом это происходит — не знает никто. Еще непонятнее обстоят дела со шрамами. У Бессмертных такие «украшения» крайне редки, даже полученные до Первой Смерти. И остаются они только на голове или шее. Здесь самый известный случай — Антоний Калас. Он в
— Но Приз — легенда.
— Откуда известно, что это только легенда? Взгляни: чем дольше живет Бессмертный, чем больше на его счету поединков, тем больше его энергетический потенциал. Поединки сильнейших Бессмертных сопровождаются такими выбросами энергии, что горит все электрооборудование в радиусе нескольких десятков метров. Если случится так, что вся энергия, которой обладают нынешние Бессмертные, соединится в одном — что будет? Какую силу обретет Единственный?
Арман удивленно покачал головой:
— Звучит как-то не очень привлекательно. Может, поэтому некоторые считают, что уничтожить всех Бессмертных было бы безопаснее?
— Люди, люди… — саркастически усмехнулся Лафонтен. — Безопаснее чем что? Как можно оценивать опасность явления, сущность которого неизвестна? Природа ничего не создает просто так. Кто скажет точно, что случится с нашей планетой, если с нее исчезнут Бессмертные? Никто. Кто скажет, что случится, если на Земле останется один Бессмертный, но не в результате Игры, а нашими стараниями? Никто. Кто скажет, куда исчезает витано, когда не передается другому Бессмертному? Снова никто. Но при этом масса людей рассуждает именно так, как сказал ты: я не знаю, что это и зачем, значит, это надо уничтожить. Даже сейчас, когда эпоха религиозного мракобесия стала достоянием истории. И что у нас получается в итоге? С одной стороны, специфическая и не имеющая объяснений в рамках традиционной науки мощь, которую носят в себе существа, ни физически, ни психологически, ни интеллектуально не отличающиеся от людей. Какая сила дает им жизнь, откуда они приходят, неизвестно, но они есть, они живут среди людей и очень активно в этой жизни участвуют. С другой стороны, люди. Социум, который по массе причин не готов воспринять правду об этих существах, сейчас, как и тысячу лет назад. А между ними — мы. На всех языках название Ордена обязательно имеет значение «Страж». Тот, кто стережет, а не пассивный зритель. Никому неизвестно, с этой ли целью Орден создавался изначально, но на сегодняшний день цель его — не просто сохранить истину для истории, но сохранить ее до тех пор, пока люди не будут в состоянии ее принять и правильно оценить. До тех пор хранимое нами знание опасно, так же, как было бы опасно автоматическое оружие, внезапно закинутое в эпоху луков и стрел.
Он умолк, бросил в пепельницу догоревшую сигарету. Взял бутылку и долил коньяк в свой бокал. Выпил залпом.
— Ты говорил об Ордене много, но о таких подробностях речи не заводил никогда, — негромко заметил Арман.
— Потому что прежде ты не задавал мне таких сложных вопросов, сын. А раз начал спрашивать и задумываться — время для разговоров пришло. Так вот… Случаев, когда тайна Бессмертия выходила наружу, предостаточно, и все они заканчивались трагедией. Именно потому, что недоступное пониманию вызывает страх и агрессию. А сейчас к страхам и суевериям добавилась другая крайность — стремление все разобрать на части, изучить и непременно использовать. Поэтому Орден оберегает свою тайну не только от Бессмертных, но и от всевозможных ученых и спецслужб. От этих даже, пожалуй, больше. Обратная сторона — то, что наше знание лишает и Бессмертных преимущества, которое они имеют, оставаясь среди людей неузнанными. Их отношения между собой диктуются условиями их Игры, в себе подобных они в первую очередь видят соперников в борьбе за пресловутый Приз. Союзы Бессмертных числом больше двух редки и кратковременны. Будь между ними больше единства — что могли бы противопоставить им люди? Только знание. Знание, которым обладают сейчас Стражи. Хотя они и поодиночке способны натворить многого, чего не стоит оставлять без внимания.