Наследие
Шрифт:
Она посмотрела на него недоверчиво:
— Это все?
— Да, это все. А что еще делают секретари? Сейчас принесите мне все записи за последние дни: телефонные звонки, письма, все, что было. И сварите кофе. И… Умойтесь, пожалуйста, Марси. Люди черт знает что подумают, глядя на ваши красные глаза. Обо мне и так ходит много слухов.
— Да, конечно… — Она торопливо стерла выступившие слезы. — Просто… У месье Валера были другие требования, и мне не всегда удавалось соответствовать…
Он извлек из кармана пиджака записную книжку, давая понять, что разговор окончен.
— В отличие от месье Валера, я против романов с подчиненными. Если захочу за вами поухаживать, сначала уволю. Займитесь, пожалуйста, делами.
Она повеселела. Встала, расправила плечи, даже став выше ростом. И спросила уже без дрожи в голосе:
— Вы пьете черный кофе или со сливками?
— С коньяком. Но сначала принесите бумаги.
К концу рабочего дня он чувствовал себя действительно усталым. Не из-за количества писем и телефонных звонков — после разбора дел, доставшихся ему в наследство от двух Верховных Координаторов. Уже после беглого знакомства он решил, что Дюссо в своем кресле тоже не задержится. Конечно, обида девчонки-секретарши — не основание для революций. Но «подвиги» Валера были куда разнообразнее, даже по финансовым сводкам это видно, не говоря уж о кадровых назначениях, которые, надо же такому случиться, утверждаются Трибуналом. И как хорошо, что он продержался у руля только два месяца!
Первому Трибуну, у которого под носом творятся подобные вещи, это звание явно не по росту.
Марси целый день летала, будто на крыльях, но работы на сегодня было достаточно. Лафонтен отпустил секретаря и сам решил отправиться домой. А по пути нанести еще один визит…
*
…Верчезе встретил его, лежа в постели. Видимо, уже не мог даже сидеть в кресле. Сиделка придвинула к кровати стул и тихо вышла из комнаты. Лафонтен сел.
— Марко.
— Тебя следует поздравить, мой мальчик, — произнес Верчезе чуть слышно. — С удачным завершением расследования или с новым назначением?
— С тем и другим, — отозвался Лафонтен, беря его за руку так, чтобы показать золотой перстень на своей руке.
Верчезе напрягся:
— А Валера? Антонио сказал, что он покончил с собой… Все чисто?
— Да. Он застрелился, после того, как ознакомился с результатами наших совместных поисков.
Верчезе облегченно вздохнул и улыбнулся:
— Не наших. Твоих… Это твоя победа, Антуан. Что ж, теперь я могу умереть спокойно.
— Что? Марко, что вы!
— Посмотри на меня, Антуан, — снова чуть слышно сказал Верчезе. — Я уже не то что одной ногой, я по горло в могиле… Но так хотелось увидеть, чем все это закончится.
Он перевел дыхание, и Лафонтен побоялся его перебивать.
— Прости меня… прости за все, что тебе пришлось взять на душу в последние годы. Но я не мог иначе. Орден катился в пропасть, я чувствовал это. Все рушилось… а эти разжиревшие каплуны из своих руководящих кресел ничего не хотели замечать. Им нужна была встряска… такая, какую устроить мне было не по силам. Берк чувствовал это, и он удержал бы Орден от падения… Но он тоже был один. Я должен был ему помочь. И я создал тебя. Хотя нет, не создал…
Верчезе напрягся, приподнимаясь на кровати:
— Не давай им успокаиваться. Заставь шевелиться, заставь помнить, кто они и у руля какой организации стоят! Заставь бояться, если для другого их куцые мозги не годятся. Пусть худеют от страха при одном звуке твоего имени!.. — и снова упал на подушки, ловя воздух. — Не разочаруй меня.
— Не разочарую, — тихо произнес Лафонтен.
— Хорошо… хорошо. Теперь иди. Я уже сказал все, что нужно… Это такое благо — знать, что не оставил незаконченных дел.
Верчезе глубоко вздохнул и закрыл глаза.
Лафонтен пожал ему руку, уловив ответное пожатие, и осторожно положил ее поверх одеяла. Встал, тихо вышел из комнаты.
Он был уверен, что говорил с Верчезе последний раз.
*
Вечером он сидел на балконе, в своем любимом кресле, глядя на закат и по давней привычке мысленно подводя итоги долгого дня. Сигарета в руке, бутылка и бокал с коньяком на столике рядом — обычно этого ему хватало, чтобы расслабиться. Но на сегодня дела еще не закончены. Потому что Арман не успокоится, пока не получит ответы на свои вопросы. Следовало поговорить с ним раньше, но вышло так, что он вернулся в Париж накануне поздно вечером, не ночью же было затевать разговоры. А утром его уже ошеломили новостями и сплетнями.
Скрипнула и стукнула стеклянная дверь балкона.
— Отец?
— Да. Проходи, садись.
Арман, подойдя, присел в другое кресло. Глянул из-под отросших черных вихров:
— Почему ты не захотел поговорить со мной?
— Потому что мой офис — не место для откровений. Слишком много глаз и ушей.
— А сейчас мы можем поговорить?
— Конечно.
Арман облегченно вздохнул и перешел к делу:
— Странные слухи, отец. Ты не был кандидатом на пост Верховного Координатора. И Валера… Все выглядит так, будто…
— Договаривай.
— Кое-кто считает, что ты убил его, чтобы занять его место, — напрямик сказал Арман.
— Убил? За закрытой изнутри дверью кабинета, сам находясь в приемной? Я начинаю завидовать самому себе.
— А вот иронизируешь ты напрасно, отец. Все знают, что ты был последним, кто говорил с ним. Доведение до самоубийства — тоже убийство. Если это правда…
— То что?
— Ну… хотя бы скажи мне. Ты мой отец, я не выдам тебя. Я все пойму!
Лафонтен внимательно посмотрел на сына. А мальчик-то действительно вырос. И парой красивых убедительных фраз объяснения не закончатся.
— Клод Валера застрелился, и никто с ним рядом не стоял и пистолет у виска не держал, — сказал он спокойно.— Но он умер, потому что я этого захотел.
— Почему? — требовательно спросил Арман. — Я знаю, то есть я и раньше слышал, что ты способен на очень странные поступки. Но…
— Потому что иного он не заслуживал.
Слова вырвались прежде мысли, но Арман как будто не заметил непозволительного всплеска эмоций. Только голову к плечу наклонил, продолжая смотреть серьезно и выжидательно.