Наследница Кодекса Люцифера

Дюбель Рихард

– Всем встать! – рявкнул Альфред.

Рейтары выполнили команду.

Комендант и его люди притащили несколько корзин. Смоландцы вытаращили глаза, увидев их содержимое: шпаги, кинжалы и даже несколько мушкетов. Между ними, свернутые в кольца, лежали патронташи и кожаные ленты ремней и портупей; слабо поблескивали шпоры. Глаза рейтаров еще сильнее вылезли из орбит, когда за подлизами коменданта в квартиру вошел изящный господин в широкополой шляпе и высоких сапогах; он снял шляпу, встряхнул волосами и оказался Эббой Спарре. По лицу коменданта было прекрасно видно, как сильно

он не любит подчиняться приказам женщины, к тому же переодетой мужчиной.

Корзины с грохотом опустили на пол.

– Вот ваши игрушки, паскуды! – крикнул комендант.

Самуэль обменялся взглядами с Эббой. Лицо у нее было будто высечено из камня.

– Что это, комендант? – тихо спросил Самуэль.

Лицо коменданта налилось кровью. Губы шевелились, как у рыбы, выброшенной на берег, его взгляд метался по комнате. Наконец он понял, что ничего другого не остается.

– Вооружение – как было приказано! – сдавленно ответил он.

Смоландцы захихикали. Самуэль с Эббой снова обменялись взглядами. Ее лицо не изменилось.

– Как было приказано – а дальше? – спросил он.

Комендант так судорожно отдал честь, что было слышно, как щелкнули его кости.

– Как было приказано, господин ротмистр!

Смоландцы растерянно забормотали.

– Тихо! – крикнул Альфред, но голос у него дрожал.

– Боеприпасы? – спросил Самуэль.

Комендант указал на четырех мужчин, которые затаскивали в комнату ящики.

– Это все, что мне дал квартирмейстер… господин ротмистр.

– Чтобы уметь реквизировать, нужно быть смоландцем, – с наслаждением заметил Самуэль. От сдерживаемой ярости у коменданта глаза чуть не вылезли из орбит. Некоторые рейтары Самуэля хихикнули. Самуэль повернулся к Эббе. Пришло время отдать должное виновнице всего этого – и подготовить своих людей к тому, что он еще намерен им сообщить. – Этого хватит, ваша милость?

Эбба кивнула, явно с трудом сдерживая улыбку.

– Что ж, хорошо, – сказал Самуэль коменданту. – Свободны…

Комендант снова отдал честь, и в этом жесте было столько ненависти, что будь на нем кираса, на ней образовалась бы вмятина.

– …то есть сию минуту! – уточнил Самуэль. Он наклонился и забрал себе два седельных пистолета, рукоятки которых торчали из-за кушака на поясе коменданта. Поднял их вверх. – Мне все время казалось, что я их уже где-то видел.

Дула пистолетов ярко сверкали, деревянная часть была темной, рукоятки внизу – обрамлены серебром. Колесцовый замок справа не имел гравировки и казался таким чистым, будто пистолеты только что вышли из кузницы. Кусок пирита, вставленный в курок, при ударе о который вылетает искра, был новехонек. Они были прекрасны в своей простоте, элегантны – и смертоносны.

– За ними хорошо ухаживали, должен заметить.

– Специально для господина ротмистра, – выдавил комендант, несколько недель назад забравший пистолеты у Самуэля, когда смоландцев приписали к армии Кёнигсмарка.

Нападение баварских драгун Самуэлю пришлось отбивать с помощью двух дешевых неухоженных пистолетов из запасов квартирмейстера. Он покрутил пистолеты в разные стороны, а затем с нарочитой небрежностью сунул их

за пояс. Они были легкими, сделанными лучшим оружейником, которого он в свое время мог себе позволить, но даже столь незначительная тяжесть, оказавшись у него на бедрах, неожиданно придала ему спокойствия.

– А там что? – спросил он, указывая на одного из мужчин, принесших корзины. – Похоже на мушкет Гуннара Биргерссона.

Солдат невольно схватился за приклад мушкета, висевший у него за спиной. Ошибиться было невозможно: Биргерссон, превосходный стрелок, приказал укоротить дуло, чтобы оружием можно было пользоваться и сидя на лошади, а пострадавшую в результате этого точность стрельбы он возместил, как можно тщательнее подгоняя пули и отказавшись от куска материи, в который их, как правило, туго заматывали.

– Человек, которому он принадлежал, мертв, – ответил комендант.

– Верно, – согласился Самуэль. – Но он определенно не завещал своего оружия желторотому плоскостопному тыловику, единственные насечки на прикладе мушкета которого отмечают не побежденных врагов, а бедолаг, которых он помог повесить.

Солдат побагровел и схватился за эфес рапиры.

– Довольно! – крикнула Эбба Спарре таким голосом, от которого вздрогнули даже смоландцы, а Альфред был вынужден примирительно улыбнуться.

– Верни ему мушкет, – приказал комендант, с трудом ворочая языком.

Самуэль покачал головой.

– Вахмистр!

Альфред встал навытяжку.

– Прими оружие Гуннара Биргерссона. Ты – лучший стрелок после него; оно твое.

– Ну-ка, малыш, дай сюда, – мурлыкнул Альфред. – И горе тебе, если я обнаружу на нем грязь: я тогда прикажу тебе дочиста вылизать отхожее место. – Он отвел курок и взглянул на полку мушкета. – Ай! – воскликнул он. – Вот свинья.

– Хватит, – вмешалась Эбба. – Комендант, сообщите генералу Кёнигсмарку, что мы пока что приняли вооружение. Мы проверим все оружие и боеприпасы и потребуем возмещения у квартирмейстера за ваш счет, если что-то будет отсутствовать или окажется поврежденным.

– Все в идеальном состоянии, – выдавил комендант.

– Смею надеяться. Свободны!

Когда комендант и его приспешники удалились, Эбба подошла к Самуэлю. Он смотрел, как его люди едва ли не с благоговением распределяют между собой оружие, открывают бутылочки с порохом на бандольерах и проверяют пули на точность подгонки. Он слышал, как то один, то другой рейтар смеется, и ему неожиданно оказалось трудно сдерживать слезы, навернувшиеся на глаза.

– Было ли это необходимо? – тихо спросила Эбба. – Оскорблять коменданта?

– Да, – ответил Самуэль.

Эбба пожала плечами.

– Я реквизировала лошадей. Они показались мне не совсем ужасными – явно лучше, чем большинство солдат в армии Кёнигсмарка. К сожалению, я не нашла одежду для тебя и твоих людей. Солдаты Кёнигсмарка одеты ничуть не лучше вас.

– Ничего страшного. Ты уже заслужила звание «почетный смоландец», ваша милость, за то, что вернула нам оружие.

– Я родом из Эстергётланда, ротмистр. Мы соседи смоландцев, но некоторые дурные привычки заразительны. И зови меня Эбба, а не «ваша милость».