Наследники по прямой. Книга первая.

Давыдов Вадим

– Как - так?

– Гур. Что это за нелепое прозвище?!

– Вовсе нет. Гур означает - "молодой лев". На иврите, - он улыбнулся чуть смущённо и пожал плечами.

– На… чём?

– На древнееврейском. Кстати, есть такой роман, Лью Уоллеса, "Бен-Гур", и довольно известная пьеса с тем же названием.

– А ты что, знаешь древнееврейский?!
– Ирина ощутила, как брови её ползут вверх совершенно помимо воли.
– Откуда?!

– Роман написан по-английски, - Гурьев снова просил извинения за неё у неё же. Как у него это выходило, Ирина не понимала, да и не отдавала сейчас себе в полной мере отчёта, что, собственно, происходит.
– Вообще-то на нём - на иврите - практически никто не говорит. Язык молитвы. Язык Писания. Книги книг. Очень ёмкий, точный и в то же время совершенно потрясающе

многозначный. Красивый язык. Мне нравится.

Что это такое, оторопело подумала Ирина. Мысль не пронеслась - медленно протекла, извиваясь и замирая. Что же это такое?! Кто это?! Кто он такой?!

– Подожди, Яша… Подожди, - Ирина окончательно растерялась.
– Я… Я ничего не понимаю… О чём ты? Какие… Книга книг? Ты… Ты Библию, кажется, имеешь ввиду?!.

– Не кажется, - Гурьев вздохнул.
– Точно. Вот совершенно.

Ирина почувствовала, как у неё закружилась голова. Очень легко, очень приятно. И, кажется, зазвенело в ушах. Она испугалась. Вот ещё глупости! Что это со мной?!

– Ты что - верующий?!
– спросила Ирина, чтобы как-нибудь прекратить затянувшуюся паузу.

– Очень непростой вопрос, - Гурьев усмехнулся.
– Я не могу сразу вам на него ответить.

Ирина рассматривала его почти с ужасом:

– Ты… Ты всегда такой?

– Какой?

– Ну… Вот… Вот такой?!

– Да. Со мной безопасно. Вы это скоро почувствуете.

Я уже чувствую, подумала Ирина. Уже чувствую. Ой, мамочка! Он же мальчик! Мальчик?! Ирина вспыхнула, безуспешно пытаясь отогнать от себя ощущение мурашек по спине и шее, забыть об электрическом разряде, пронзившем её в тот самый миг, три минуты назад, от прикосновения крепких и ласковых мужских рук. Стараясь отвести взгляд - и будучи совершенно не в силах этого сделать - от серо-стальных с антрацитовыми прожилками глаз, глядящих на неё открыто, спокойно и весело. Не насмешливо, нет, - именно весело и ободряюще.

– Я и не боюсь, - пробормотала Ирина.
– С чего это ты взял?

– Значит, мне показалось. Простите.

– Я, кажется, сказала уже, что не сержусь, - с усилием проговорила Ирина.

– Отлично, - он просиял. Зубы какие, подумала Ирина. Интересно, он уже бреется, или… Ой… - Всё получится у вас, Ирина Павловна. Вот увидите.

– Я… - Ирина машинально поднесла руку к горлу.
– Спасибо тебе.

– Да ну, пустяки какие, право. Идёмте. Я вас провожу.

– Гурьев! Я…

– Ирина Павловна, ну, вы что, - Гурьев посмотрел на неё. И улыбнулся опять.

Опять эта улыбка, в ужасе подумала Ирина. Да кто же он такой, Господи?!

Домой к Ирине нужно было добираться на трамвае. В вагон Гурьев Ирину самым настоящим образом занёс - иначе было никак невозможно. Такая толкотня! А он, вошедший вроде бы следом за Ириной, каким-то чудом оказался впереди, раздвигая толпу. Не расталкивая, а именно раздвигая. И толпа подавалась - вроде бы незаметно, но беспрекословно. И без единого возмущённого вопля. Несколько мгновений спустя Ирина стояла - совершенно свободно - у окна напротив двери, со всех сторон окружённая Гурьевым. Именно так это ощущалось - со всех сторон.

Вот это да, подумала Ирина. Ничего больше она не в состоянии была подумать. Вот это да. Только эти слова, как стук колёс, отдавались у Ирины в голове. Вот - это - да.

На нужной остановке он спрыгнул с подножки, протянул Ирине руку для опоры. Какой-то мужик сунулся ей наперерез, пытаясь влезть в трамвай поскорее. Ирина не поняла, почему мужик вдруг отвильнул. И почему выпучил глаза, явно давясь застрявшими в горле матюгами. Она могла поклясться, что Гурьев ничего не сделал и даже не произнёс ни слова. Он даже не смотрел на беднягу. Вот это да.

У арки Ирина остановилась.

– Спасибо. Я уже дома.

– Пожалуйста, Ирина Павловна, - Гурьев протянул ей портфель.
– До свидания.

– До свидания.

Он вдруг слегка поклонился, - она едва сдержалась, чтобы не отпрянуть, - так это было старорежимно, так ужасно и так потрясающе здорово, - повернулся и ушёл. Ирина не могла, разумеется, видеть, как он улыбается, и сердито думала только об одном. Какой он, Гур, красивый.

Москва. Сентябрь 1927

С этого дня всё волшебным образом изменилось. Девчонки прямо-таки

взяли её в оборот. Ирочка Павловна. Придумают же! Было ясно, что всё это исходит от него, Гурьева. Ну, разумеется. Никаких указаний, понятное дело. Девочки в этой группе были тоже какие-то… Старорежимные, что ли? Нет. Неверное слово. Были разные, и девочки, и мальчики, но все они чем-то неуловимо отличались от прочих. Чем, Ирина выразить словами не умела. Но отличались. Да и коллеги.

Коллеги, которых Ирина сначала исподволь, а затем, позабыв всякую осторожность, забрасывала вопросами о Гурьеве, скорее запутали, нежели прояснили положение дел. Очень быстро Ирина выяснила, что он посещает только те уроки, которые ему хочется, беззастенчиво пользуется благосклонностью женской половины группы, позволяя оказывать себе разнообразные мелкие и не очень услуги по выполнению учебной программы. Она узнала, что Гурьев иногда не появляется в школе по нескольку дней, а, появившись, не даёт ровным счётом никаких объяснений, которые у него никто и не думает требовать. Ей рассказали, что он никогда не позволяет себе войти в кабинет после звонка, и никто из учителей ни разу не слышал от него ни одного грубого или произнесённого на повышенных тонах слова. Пару раз она стала свидетелем - пусть лишь краем глаза, но всё же - бесед Гурьева со страхолюдным Силантием Поликарповичем. Они беседовали о каких-то школьных делах, и беседовали так, как Ирина ни от Гурьева, ни тем более от завхоза ожидать не могла. Никак невозможно было избавиться от ощущения, что завхоз рапортует Гурьеву, а тот внимательно слушает. А однажды, заскочив - по быстро укоренившейся привычке чуть ли не без стука - в кабинет к заведующему, совершенно опешила, увидев душераздирающую сцену: Гурьев, сверкая всеми зубами, вежливо, но непреклонно выколачивает из заместителя директора "Красного компрессора" по снабжению какие-то "фонды", и по кислому выражению физиономии снабженца понятно, что выколачивание происходит успешно. Ирине объяснили, что в присутствии Гурьева даже самые отъявленные школьные бузотёры и хулиганы делаются вежливыми и обходительными, а шпана предпочитает "не отсвечивать". Ирине сделалось известно, что девочки из этой школы без опаски ходят на свидания в округе. И мальчики тоже. Что учителя частенько обращаются к Гурьеву с просьбами раздобыть редкую книгу, что с его помощью можно получить контрамарки на любой, самый умопомрачительный концерт или спектакль, а на школьных мероприятиях с его присутствием всё проходит без сучка, без задоринки. Ирине поведали, что Гурьев в состоянии заменить внезапно заболевшего педагога в любом классе, обеспечив дисциплину, тишину и тщательное, с высунутым от усердия языком, выполнение соответствующих заданий. Что малыши слушают Гурьева, разинув рты, и готовы ради того, чтобы услышать от него похвалу или благодарность, на которые, как выяснилось, он никогда не скупится, на любые подвиги и безумства - даже посидеть полчаса тихо-тихо, как мышки. И что шефская помощь завода "Красный компрессор" без Гурьева была бы отнюдь не столь всеобъемлющей и щедрой, - правда, понять, какое отношение Гурьев может иметь к заводу, Ирине так и не удалось. И множество прочих чудес, из которых выходило, что…

Москва. Октябрь 1927

Ирина с ужасом думала о барьере, разделяющем её и Гура. Это было даже хуже, чем если бы он - или она - улетели на Луну или на Марс. Невозможно. Никогда. Никогда?

После очередного урока литературы, Гурьев не ушёл вместе со всеми - остался. Сидел, выложив на парту удивительно красивые руки - ухоженные, с широкими запястьями, узкими сильными ладонями и длинными пальцами, смотрел в окно, с каким-то странным, отстранённым выражением лица. Она так любила на него смотреть. Всегда. Эти руки… Ирина не выдержала, оторвала от журнала глаза:

– Ты что-то хотел спросить, Яша?

– Не спросить. Предложить, - Гурьев поднялся, подошёл ближе, уселся на первую парту - прямо перед её лицом.
– Давайте, я вам Москву покажу?

– Я родилась в Москве. И, кажется, неплохо знаю город, - на её щеках выступил румянец.

– Ну и что?
– Гурьев пожал плечами.
– Я покажу вам мою Москву. Она ведь у всех разная, так?

– Яша, я… Я не смогу. Я очень занята.

– Это неправда.

– Яша, - Ирина поднялась.
– Пожалуйста, не надо.