Наследники по прямой. Книга первая.

Давыдов Вадим

Дядька что-то буркнул на идиш, - Гурьев не разобрал, что, и девчонки, побросав книжки, хихикая и продолжая стрелять в гостя глазами, порскнули куда-то в глубину дома. Хозяин усадил раввина во главу стола, Гурьева - справа, сам сел слева. И посмотрел на гостей:

– Что за дело, ребе?

– Позови Боруха, реб Арон. У реб Янкеля вопрос к нему.

– А я не отвечу?

– Навряд ли, - вздохнул Гурьев.

Дядька посмотрел на него, спросил по-русски:

– Ты кто, человече? Не блатной, не мусор. Что-то не разберу я твою масть.

– Нет

у меня масти, дядя Арон, - Гурьев чуть наклонил голову к левому плечу.
– Не складывается с мастями. Я сам по себе.

– Ну, добре, - кивнул после паузы хозяин.
– Договоримся, может. Борух! Сюда иди, охламон!

На зов появился здоровенный, как заправский биндюжник, парень в рубахе навыпуск, со встрепанными волосьями. Увидев гостей, сноровисто заправился, пригладил ладонью причёску:

– Здрассьте, ребе. Чего звали, татэ?

– Присядь, - кивнул дядька.
– Поговори с человеком. Да не вертись, как угорь. Понял?

– Чего не понять, - парень подошёл к столу, отставил табурет, сел.
– Можно и поговорить, если надо. Спрашивайте.

Раввин кивнул, и Гурьев, прищурившись, спросил:

– Тебе такая фамилия - Чердынцев - знакома?

– А-а-а, - криво усмехнулся парень, - Моряк, с печки бряк…

– Говори, что спрашивают, - хмуро проворчал дядька, не глядя на парня.

– Так что там с ним за бодяга такая, Борух?

– Моряк Ферзю третью весну подряд весь гешефт [81] портит. Да и раньше бывало. Вот Ферзь на него и осерчал.

81

Гешефт - дело, предприятие (идиш)

– Это он сам себе такую погонялу замастырил?
– улыбнулся Гурьев.

Я попал в яблочко, подумал Гурьев. В яблочко. В самое оно. Ах, ты ж…

Дядька выругался - сначала на идиш, потом по-русски. И посмотрел на сына:

– Иди досыпай, охламон. Без тебя дотолкуем, - Когда парень скрылся, тяжело посмотрел на Гурьева, покачал головой: - Не вяжись ты с этим дерьмом, реб Янкель. Ферзь… Дрянь мужик, одним словом. Я давно от дел отошёл, а этот… Парня мне испохабит, еле держу вот, сам видишь, - дядька вздохнул, пожевал густую бороду.
– Я вижу, ты хлопец с понятием, я уважение понимаю. Как своему говорю - не вяжись. Пускай Ферзь с моряком свои дела сам крутит. Он тебе кто, гой этот?

– Гой, не гой, - не в этом суть, дядя Арон, - Гурьев посмотрел на хозяина, потом на раввина.
– Если бы твой знакомец с Чердынцевым разборки клеил, я бы, может, и не впрягся. Но он, похоже, на дочку его нацелился. А это, дядя Арон, никуда не годится.

– Я же говорю - дрянь мужик, - почернел ещё больше хозяин.
– Не вор, не фрайер, так - приблуда невнятная. А жизнь отнять - это ему как покашлять. Не суйся, реб Янкель. Беды не оберёшься.

Вот и весь детектив, подумал Гурьев. Неужели весь?! Если это всё,

если больше ничего нет, только чулки и помадки - это просто счастье. Чистое, ничем не замутнённое, настоящее счастье. Только я в это не верю.

– Дядя Арон, я понял. За заботу твою спасибо сердечное. Но девочку я в обиду не дам - ни Ферзю, ни кому другому. Уж извини. Если можешь - помоги. Нет - не обижусь.
– И добавил, словно невзначай: - У тебя у самого три невесты рядком.

Хозяин крякнул:

– Ох, силён, Янкеле. Кто ж ты таков, чтоб с Ферзём тягаться?!

– Я не ряжусь с ним тягаться, дядя Арон. Мне потолковать с ним требуется, а там увидим, что прорежется.

– Что тебе до этой девки за дело?!

– Это мой ребёнок, дядя Арон. Я за неё отвечаю.

– У неё отец есть. Пускай он думает.

– Её отец службу несёт, дядя Арон. Есть такая профессия, называется - Родину защищать. Он по полгода в море, а за девочкой присмотреть некому по-настоящему. Матери она и не видела даже, а мачеху в дом привести… Такой человек. Что они с Ферзём там не поделили - действительно не моё дело. А девочка - моё.

– Ну, гляди, - вздохнул дядька.
– Свести я вас сведу, но за тебя не подпишусь. Как и за моряка твоего. У меня своих, за кого подписаться - полный дом. Сам видел.

– В этом нужды не имеется, дядя Арон. Спасибо.

– После благодарить будешь, - проскрипел дядька, - если жив останешься. Откуда ты? С Украины? С Подольщины?

– Дед мой из Слонима родом, дядя Арон. А я в Петербурге родился. И где только не жил, - Гурьев усмехнулся.

– Оно и видно, - посмотрел на раввина хозяин.
– Вы простите, ребе, я вам даже стакан чаю не предложил.

– Ничего, реб Арон, - раввин покачал головой.
– Даст Бог, напьёмся мы ещё с тобой чаю.

– Я пришлю Дину, когда всё улажу, ребе. Тянуть не буду, не волнуйтесь.

– Спасибо тебе, реб Арон. Нам пора, - раввин поднялся, следом поднялся и Гурьев.

– Что за отношения у тебя с этой девочкой, реб Янкель?
– с беспокойством спросил раввин, когда они вышли за ворота.
– Сколько ей лет?

– Нет, ребе, - вздохнул Гурьев, - это другое. Правда. Я мало чего боюсь, и ещё меньше вещей на свете, которых я мог бы стесняться. Тот мужчина, которого она полюбит, будет счастлив до последнего своего дня на земле. Солдат в её руках станет маршалом, а паж - королём. Просто она ещё девочка, и я должен её защитить. Вот и всё.

– Но тебе хочется её защищать.

– Я всегда хочу то, что должен, ребе, - спокойно улыбнулся Гурьев.
– И могу, как правило. Хотеть и мочь то, что должен - разве бывает что-нибудь лучше этого, не в этом ли счастье, реб Ицхок?

Сталиноморск. 6 сентября 1940

Утром к Гурьеву на урок просунулась озабоченная физиономия Шульгина. Гурьев извинился перед детьми, вышел в коридор:

– Что, боцман? Новости котелок распирают? Ты посвисти, сбрось давление, - он улыбнулся.