Наследники по прямой.Трилогия
Шрифт:
Чердынцев непонимающе обернулся к Гурьеву, лицо его сделалось беспомощным. А Гурьев понял. Поддёрнув рукав пиджака, он достал из манжета на запястье тонкую золотую иглу с круглой бусинойголовкой. И протянул её Даше.
Девушка, коротко взглянув на отца, всё ещё ничего не понимавшего, вонзила иглу в подушечку большого пальца. Гурьев почувствовал себя так, словно она не себе, а ему проткнула палец иголкой. Замерев, они – все шестеро – смотрели, как набухает яркорубиновая, почти светящаяся капля.
– Она красная, – тихо проговорила Даша.
– Конечно, она красная, – так же тихо ответил Гурьев. – Конечно же, она красная, дивушко. Красная, как настоящие царские знамёна. Царские стяги – красные.
–
– Да.
– Что же мне делать теперь? – Даша посмотрела на сидящих за столом людей. – Что же мне теперь со всем этим делать?
– Учиться, Даша, – сказал Гурьев, попрежнему не повышая голоса. – Учиться, дивушко. Учиться жить, понимая своё место, своё предназначение. Учиться понимать, что ты в ответе за эту страну и этот народ. За всех. А они – за тебя. Мы все. Потому что мы все – русские.
– И даже… Даже за тебя я в ответе?
– Даже за меня.
– Вы мне поможете? Ты мне поможешь, Гур?
– Помогу, дивушко.
– Вот почему… Ты знал? Ты – с самого начала знал?!
– Нет. С самого начала – не знал. Но это – теперь это не имеет никакого значения.
– Гур. Миленький Гур, – задумчиво и потрясённо проговорила девушка. – Как же ты за меня боялся. Мамочки, мамочки. Как же ты переживал, как же боялся. Трясся, как осиновый лист, наверное. Что же с тобой творилось, это же просто представить себе невозможно. Почему же ты ничего не сказал? Думал, я испугаюсь? Не пойму?
– Просто всему своё время, дивушко. Время и место.
– Даша, – вдруг высвободилась Надежда. – А как же…
– Пусть всё остаётся, Надя, – покачала головой девушка. – Пусть, так даже лучше теперь.
Гурьев сделал Городецкому знак: проконтролируй. Тот кивнул. Мы ни на минуту не прекращаем работать, с горечью подумал он вдруг. Ни на минуту – даже на такую. Просто такое время. И место тоже.
– Вот, оказывается, в чём дело, – Даша опять посмотрела на Гурьева, и глаза её потемнели, как море перед штормом: – А она? Рэйчел?
Гурьев передёрнул кадыком. Опять она его достала. Да что же это такое.
– А это ещё кто? – хрипло спросил Чердынцев.
– Его любимая, – ответила Даша, не сводя глаз с Гурьева. – Отвечай, Гур. Она тоже – царская кровь?
У Гурьева вдруг опустились плечи, и он произнёс с усмешкой:
– Царская кровь? О, если бы только это. Всё гораздо, гораздо хуже.
– Ты расскажешь, – повелела Даша. Не попросила, не потребовала, – повелела. – Не сейчас, сейчас – не время, но – расскажешь, – у неё какието странные интонации в голосе прорезались – не начальственные, ни приказные, нет. Но… – Я выросла, и меня больше не нужно жалеть. Не смей меня жалеть. Не смей больше никогда и ничего от меня скрывать, Гур. Не смей – никогда!
Что ж, подумал Гурьев. Когданибудь я всё ей расскажу. Вот только – с чего мне начать?
Москва. Сентябрь 1927
Ирина получила направление сюда случайно. Вообщето она готовилась к другому варианту – два раза побывала на практике в школе, где прежде училась сама, где она знала всех, а все знали её, где с ней ничего не должно было случиться. И совсем близко от дома. И вдруг – такое!
Правда, нужно отдать должное – новая незнакомая школа понравилась ей с первого взгляда. Ирина вышла к ней и замерла в недоумении – среди московской грязи и неустройства, серых, обшарпанных, неухоженных зданий, сараев, полубараков, – вдруг чистота и зелень, словно оазис. Избитое сравнение, но именно
97
Учебный комитет – выборный орган, по образцу популярных в это время местных комитетов («месткомов», «жилкомов» и т. п.), состоявший из школьников и имевший в школах значительное влияние до начала 30х годов. Призваны были участвовать в «строительстве новой, социалистической, коммунистической школы». Учкомы вмешивались в работу педагогов, их деятельность часто становилась причиной конфликтов и «оргвыводов» в адрес учительских кадров.
– Вы не беспокойтесь, Ирина Павловна. С учебным комитетом у нас полное взаимопонимание и сотрудничество. Да вы увидите.
Ирина, ещё очень живо припоминающая учкомовские битвы в собственной школе и рабфаковцев в университете, опять удивилась. Но это было ещё не всё. После разговора с заведующим завхоз устроил Ирине подробнейшую экскурсию по зданию. Проходя по коридорам и слушая гордые комментарии завхоза – звероватого на вид кряжистого мужика с отчётливым волжским выговором и не вдруг произносимым именемотчеством Силантий Поликарпович – Ирина поняла, что всё это волшебство на самом деле легко объяснимо. Просто в школе не воруют. Вот только почему?
Больше всего потрясли её школьные туалеты. По два ученических, для мальчиков и для девочек, на каждое крыло на обоих этажах, плюс туалеты для педагогов. Таких туалетов Ирина в жизни своей не видела. Там даже бумага была – и не какието газеты. В общем, Ирине понравилось, и понравилось так, что она решила сделать всё возможное и невозможное и утвердиться здесь, как полагается.
И вот – самый первый урок. Не то чтобы она боялась – нет. Но…
Ирина заметила его сразу, едва вошла в класс вместе с заведующим. И, встретившись с ним взглядом, опешила от неожиданности и возмущения – этот мальчишка кивнул ей и улыбнулся! Ирина, отправляясь в самую старшую группу, разумеется, волновалась, как встретят её. На практиках в других школах ей доводилось вести уроки у пятых и шестых групп, но у девятых – ни разу. Ирина снова встретилась с ним глазами. Ох. Мальчишка?
Заведующий, ободряюще тронув Ирину за локоть, вышел. Она взяла групповой журнал и, изо всех сил стараясь сохранять самообладание, стала выкликать школьников по именам и фамилиям.
Очередь до него дошла быстро – его фамилия стояла пятой в списке. Когда Гурьев поднялся и наклонил голову – чутьчуть набок и вперёд – Ирина снова опешила: с таким достоинством и спокойствием он это проделал. И рассердилась, – и на него, и на себя. На себя – даже больше.
– Пожалуйста, запишите в тетради… – начала Ирина.