Наследники по прямой.Трилогия

Давыдов Вадим

– Какими правилами я должна руководствоваться, чтобы список соответствовал вашим ожиданиям, Яков Кириллович?

– Что вам сказать, – Гурьев провёл тыльной стороной ладони по подбородку. – Знаете, сейчас в Европе очень нехорошие дела творятся. Гитлеровцы, похоже, от риторики перешли к делу – евреев сгоняют в гетто, грабят и убивают по дороге. Так вот, есть такая палестинская организация – называется «Алият ХаНоар». Они умудряются в этом бедламе работать – вывозить людей в Палестину. Не всех, конечно. Только тех, кто… А как решить это – кто?! Неизвестно,

Анна Васильевна. Непонятно. Страшно. А решать надо. Каждый день, и выхода иного не имеется. Вот и вам примерно в таком положении побывать предстоит. Я за вас ничего решить не смогу, уж не обессудьте.

– Это… жестоко.

– Я знаю, – Гурьев кивнул. – Но вот с этим – в отличие от всего остального – я ровным счётом ничего не могу поделать.

Сталиноморск. Декабрь 1940

Звонок из крепости раздался поздно вечером. Герасимов, откашлявшись, произнёс в трубку:

– Добрый вечер, Яков Кириллович. Открыли главную плиту. Всё готово, можем приступать.

– Нет, – вздохнул Гурьев. – Столько ждали – ещё подождём. Всё равно до утра невозможно ничего делать.

– Почему?!

– Помните, что я вам рассказывал, Михаил Михайлович? – мягко напомнил Гурьев. – Оптический замок.

– Ах, да, – смущённо пробормотал Герасимов. – Конечно. Извините.

– Я сейчас сделаю пару звонков, утром, по команде, и начнём – помолясь, как говорится. Я понимаю, вам не терпится, Михаил Михайлович. Только вы учтите – там может просто не оказаться ничего. Ничего вообще. Пустышка.

– Я чувствую, там чтото есть, Яков Кириллович. Чтото важное.

– Это хорошо, – кивнул Гурьев. – Интуиции я тоже, в общем, доверяю. Но мы подождём до утра. Если надо – то до третьего дня. До свидания, товарищ Герасимов.

Распрощавшись с археологом, Гурьев набрал номер Городецкого:

– Исполать, секретарь. Жду тебя завтра утром на объекте.

– Что там?!

– Без тебя открывать не будем.

– А если там нет ничего?

– А это мне уже совершенно неинтересно, Варяг. Я нашёл клад, и я должен тебе его показать. Так что ты прилетай, будь так добр. Утром сюда – вечером – назад. Москва денёк без тебя выстоит.

– Ладно, – по тону Городецкого Гурьев уловил, что тот хочет сказать чтото ещё. – Добро.

– Говори, дружище, – мягко подбодрил его Гурьев. – Говори, я же слышу. Говори.

– Я не один прилечу.

– Ты никогда один не летаешь. Это просто глупо – летать одному. Ты не птица.

– Гур. Я с Надеждой прилечу. С Надей.

Вот это да, подумал Гурьев. Вот это да. А я как же?!

– Конечно, Варяг. Какие разговоры. Давно?

– Месяц почти. Ну, ты знаешь, как это бывает.

– Знаю, – Гурьев ощущал такую радость за друга, что не удержался от вопроса: – Ты как чувствуешь себя, Сан Саныч?

– Я себя чувствую, Гур, – незнакомым какимто голосом сказал Городецкий. – Я себя чувствую, Гур, ты не поверишь. Может быть, впервые за все эти годы. Чувствую, что я – это я. Человек.

–

Опять я угадал.

– Улыбаешься, знаю, – вздохнул Городецкий. – Скалишься во всю рожу, довольный, как…

– Жду, Варяг. Жду. Я хочу на неё посмотреть. Правильно ли я угадал.

– Правильнее уже не бывает, Гур. Не бывает правильнее – вот так я тебе скажу. Для меня – не бывает.

Вера, подумал Гурьев. Надежда. А где же моя любовь?

* * *

Да, подумал Гурьев, глядя на Городецкого, помогающего Надежде спускаться по трапу, я угадал. Это очень, очень хорошо. Вот только – что мне сказать ей?!

– Здравствуйте, Гур, – серьёзно проговорила Надя. Её пожатие оказалось неожиданно сильным, энергичным и тёплым. – Я так много слышала о Вас, мне Саша столько всего рассказал… Я знаю – вы сделали, что могли. Вы же не могли её полюбить, правда? Вы не можете полюбить всех. Поэтому – не говорите ничего, хорошо? Наверное, это просто – судьба. Да и вообще – если б не вы…

– Да ну их, слова эти, Надя, – вздохнул Гурьев. – Вы правы – ну их, совсем. Не надо ничего говорить. Хорошо, что вы прилетели. Просто хорошо. – Он указал подбородком на Веру и Дашу: – Это та самая девушка и её очень близкая подруга, Вера, жена её отца. Слово «мачеха» не люблю, да и не годится оно – вот совершенно. Сёстры они, подруги – а не мачеха с падчерицей. Они вам всё расскажут, покажут, Надя. Идите. Надеюсь, вы с ними подружитесь. И простите за всё.

Надя умоляюще оглянулась на Городецкого, тот кивнул: иди, всё хорошо. И сам шагнул к Гурьеву:

– Ну, здоров, князь ГурьевТаврический, губернатор крымский… Показывай, показывай хозяйство своё.

– Такое же моё, как твоё, – усмехнулся Гурьев. – Идём.

Он быстро перезнакомил Городецкого с людьми и вручил Герасимову, только что не приплясывающему от нетерпения, кольцо:

– Открывайте, Михаил Михайлович.

– А Вы?! – опешил Герасимов. – Яков Кириллович… Как же так?!

– А мы с товарищем Городецким почаёвничаем пока, – усмехнулся Гурьев. – Не надо там лишнего гавканья, Михаил Михайлович, это же наука – пусть всё будет спокойно, научно, без этой беготни и подпрыгивания в присутствии большого московского начальства, которое только глаза пучит да щёки надувает – толку с него никакого обычно, беспокойство одно. А как достанете – если что интересное – позовёте и нас. Давайте. Удачи.

– Артист ты, Гур, – завистливо сказал Городецкий, когда археологи удалились. – Артист, артист – гений. Не просто бронепоезд – двухколейное бронечудище. Видел такой проект?

– Видел.

– И что скажешь?

– Ничего, Варяг. Никакое чудооружие ничего не сделает, если дать его в руки неумехам и трусам. На самом деле, всё решает взаимодействие родов войск и подразделений в бою, слаженность, слётанность и всё такое, а не тонны железа или лошадиные силы моторов. Надо дух воспитывать, а бронепоезд… Ну его, Варяг, совсем. Мне сейчас не до проектов с бронепоездами. И тебе до них дела не станет. Пойдём, клад тебе покажу.