Наследство старого аптекаря
Шрифт:
– Только к полудню непременно возвращайтесь к обеду, – услышала их разговор Катерина.
– Хорошо, – ответил Антонов.
– Как Бог даст, – не стал загадывать ничего Рябинин. Он знал, что все его планы обязательно будут кем-то откорректированы.
Через десять минут Рябинин с Буровым направились к дому пропавшей Серафимы Пархоменко. Мать узнав причину прихода помощника станового пристава обрадовалась и не знала в какой угол посадить гостя.
– Я уже извелась вся. Все глаза выплакала. – Суетилась она у печи, доставая угощения.
– Не нужно, –
– Серафима у меня старшенькая, – всхлипнула женщина, проглотив застрявшее в горле слово – «была…» И в хозяйстве, и с младшими сестренками и братом она мне наипервейшая помощница. И корову подоит, и покушать приготовит и в огороде пособит. А теперь нет ее, и могилки нет. Ведь мне было бы легче если бы я знала, что с ней. Если мертва, так хоть на могилку сходить поплакать. А так мысли всякие дурные в голову лезут, мучают, жить не дают…
– Я слышал она у вас засватанная была? Что вы можете о ее женихе мне рассказать? – задал следующий вопрос Рябинин.
– Да, Мишка Попов, засватал мою Серафиму. Хороший парень, красивый, работящий. Мать у него старая уже, за ней уход нужен. Серафимка бегала помогала ей по хозяйству. Мишку-то на войну забрали. Как сказали, что в армию призывают, так он и засватал ее. Мать оставить не на кого было…
– А ходят слухи, что она с цыганом ушла. Такое возможно? – Смотрел в глаза матери пропавшей девушки Рябинин.
– Нет! Я в это не верю. Не могла моя Серафима пойти с цыганом. Мишка ей любый был. Ждала она его, с другими парнями не хороводилась, да и некогда ей было. Она целый день с малыми, да на хозяйстве, а я то в поле, то у сельского старосты батрачила. Муж мой кузнецом был, да надорвался прошлым летом. Скоро год как схоронила. Теперь одна я с малыми детьми осталась. Мишка малость мужу в кузнице помогал, пока на войну не позвали. А теперь одни мы сироты остались… – зарыдала женщина.
Рябинин набрал в ковш воды из ведра и подал убитой горем матери. Он подождал когда она успокоиться и спросил:
– Я понимаю, что вам тяжело это вспоминать, но это очень важно. Расскажите, что делала ваша дочь в тот свой последний день?
– Утром как всегда позавтракали, – начала женщина рассказывать, пытаясь вспомнить подробности, как велел следователь. – Я к старосте пошла коров доить. Я за скотом у него ухаживаю, – пояснила она. – Пять коров у него десять свиней и несколько десятков поросят. Козы, куры и гуси. Пока всех накормишь, напоишь, да уберешь за ними, так день и пройдет. Вечером без рук и ног домой возвращаешься. Вот за прошлый год за мои труды дал он мне коровенку и поросенка. Тем и кормимся. Серафима дома осталась, корова на ней и поросенок, да братишка с сестренками. За ними и присмотреть надо и обед приготовить. А еще я ей велела спать младших днем уложить, да сходить к золовке за яйцами, та обещалась дать десяток. В тот день я как раз в обед домой забежала, а Серафима уж собралась до золовки идти. Туесок взяла, платок повязала и вышла со двора. Помахала мне с крыльца и все…
– Больше
– А к золовке-то она дошла? – спросил Рябинин.
– Нет. Не дошла… – вздохнула та.
Когда вышли из дома пропавшей Серафимы Пархоменко, Рябинин стал подробно расспрашивать Бурова о его пропавшей дочери. Но тот ничего внятного сам не знал.
– Что ты меня пытаешь? Дочка пропала, когда я еще с войны не вернулся, – сердился Василий. – Катерина, тоже ничего вразумительного сказать не может. Вышла на улицу и не вернулась. Сказала матери, мол «я на часик, другой отойду», выбежала на улицу и не вернулась.
– В какое время это было? – Поинтересовался оперативник.
– Кажись, опосля обеда, Катерина сказывала, – поскреб лоб Буров.
– А в какой деревне еще девушки пропали? – положил свой блокнот в карман Рябинин.
– Так в Озерках пропали. Четыре версты от нас будет, – махнул в сторону леса рукой Буров.
– А пойдем окрестности осмотрим с тобой, – показал кивком на калитку Рябинин. – А потом в соседнюю деревню сходим, про девчонок, пропавших расспросим.
– Пошли, – тяжело вздохнул Буров, и направился со двора на улицу.
Обошли все село, сходили на речку, по тропинке дошли до леса.
– До вечера не управимся. Давай завтра с утра в Озерки пойдем, а то ноги у меня уже не ходят, – присел на поваленный сухой ствол березы Буров.
– Ладно, согласился с ним Рябинин. – Ты иди домой, а я к сельскому старосте схожу, разузнаю обстановку.
Из дома старосты через открытые окна доносились обрывки пьяных разговоров.
– Вот ты меня, началь-ссс-тво своё уе-ззз-дное уважае-шшь? – услышал знакомый голос пристава Рябинин.
– Как же не уважать? Конечно уважаю! Голубчик мой, Николай Игнатьевич, как вы могли усомниться во мне? – заверял того в своем уважении староста.
– Вот, кабы меня не уважжжа-ли, так посла-ллли бы на ответ-ссстт-венное задание? – икал становой пристав.
– Да разве абы кого пошлют? Токмо самых уважаемых, – поддакивал староста.
– Добрый вечер! – поздоровался Рябинин, входя в просторную горницу.
Солово и сельский староста сидели за столом, и как определил Рябинин уже довольно давно. На столе стояла наполовину опустевшая пятилитровая бутыль с самогоном, зажаренные перепела, зеленый лук, молосольные огурцы.
– Проходите к столу, милости просим, – пригласила Рябинина хозяйка дома, подававшая к столу варенный картофель обильно посыпанный укропом.
– Глашка! – крикнула она в открытую дверь, – сало принеси, колбасу, да посуду гостю подай. Поторапливайся!
– Щас! – отозвались с улицы.
– А-а, это ты? – с трудом сфокусировал взгляд на Рябинине пристав. – Что там с нашш-им ра-сссл-е-до-ва-нинием? – еле выговорил он.
– Пока ничего. Но завтра я планирую сходить в соседнее село и опросить родителей пропавших девушек и свидетелей, – браво ответил Рябинин, мысленно представляя майора Еремеева вместо пьяного пристава Солово.