Наталья
Шрифт:
Я отрицательно качаю головой.
Он возвращается сытый и улыбающийся.
— Чувствуется, что поел, — острю я.
— Весьма не слабо, — довольно отвечает он, не замечая моей остроты.
— Музыку поставить?
Я киваю. Он включает магнитофон, но звук делает негромко. Он садится около стола, щелкает пару раз лампой. Потом спрашивает:
— Ну, может, ты мне теперь скажешь, почему ты это сделал?
— Что это? — прикидываюсь я.
— Не прикидывайся идиотом, — говорит он,
— А что?
— У тебя это натурально получается.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Пожалуйста.
— Спасибо. Так я спросил.
— Я не знаю…
— Но когда ты брал этот дурацкий скальпель и нес его к своей псевдоподии, прошу прощения, руке, ты же говорил своей пустой голове что-то?
— Ничего. Просто жить не хотелось. Не было абсолютно никакого желания продолжать это. Влачить существование, как говорят высокие поэты.
— Но ты еще вроде не высокий.
— Но и не низкий уже. Очень многое, Б., изменилось с тех пор, как я встретил ее. Хотя и прошло всего полтора месяца, но мне кажется, что вечность, жизнь.
— И результат твоего изменения — резание вен?
— Нет, просто без нее мне…
— Вы что, расстались?
— Нет, но…
— Что «но», изреки уже, недоразвитый?
— Не все так просто. Да и не только она одна причина. Все вместе: и отец, который не понимает меня или не хочет, и институт, который мне на фиг не нужен, и эта жизнь без крыши, рубля и куска, такая, что я даже не могу забрать ее от мужа и поселить у себя, создать ей все условия, чтобы она была счастлива, довольна.
— Ты смотри, как мало ты захотел, и это всего лишь в едва упавшие, еще не созревшие девятнадцать лет. Что тогда мне говорить в свои двадцать семь, не имея даже нормального пальто?
— Борь, это другое дело. Я же не о себе забочусь, мне ничего не надо. Я хочу, чтобы она могла быть со мной, счастлива, чтобы не была ущемлена ни в чем, по сравнению с ее нынешней обеспеченной жизнью.
— Если ей захочется связать себя с тобой настолько серьезно, то ее не будут волновать параллели, как она жила и как будет жить.
— Да, но я буду дергаться, что я не могу ее обеспечить; что ей будет не хватать. Деньги, эти проклятые деньги. Вечно их не хватает. И отец понимать не хочет.
— Он тебе и так дает достаточно. Я, когда учился, столько не имел.
— Но и у него тогда еще не было столько. Он только три года как защитил докторскую.
— Не в этом дело. Просто ты еще многого не понимаешь. Совсем маленький: Наталья, совместное жилье, бок о бок: разбежишься, куда глаза глядят, как месяц рядом проживешь.
— Не говори так, Борь.
— Ну хорошо, хорошо, святое затронул.
— Дело не в святости. Мне неприятно. Почему, как что-то сложное возникает и надо что-то
— Ладно, не дергайся, опустись на подушку. Что это за разговоры опять «жить не буду»? Снова начал?!
— Да я о другом и не это имел в виду. В общем, поздно, и тебе пора.
— Выспаться, согласен, надо. Завтра сюрприз тебя ожидает.
— Какой? — спрашиваю я.
— Узнаю брата! Ты, филолог, значение слова сюрприз понимаешь? Знаешь его этимологию, лексическое значение? Или объяснить?
Музыка вдруг кончается, и лента щелкает по панели, прикрывающей проигрывающее устройство.
Он поднимается и выключает все, выдергивая провод из розетки.
— Спокойной ночи, Саша.
— Спи спокойно, Б., — отвечаю я.
На следующий день я встаю и читаю, сидя за столом, проклятое «Бремя страстей человеческих». Дурная привычка — дочитывать начатую книгу до конца. Потом устаю сидеть. К вечеру в коридоре раздаются разнообразные шаги.
Кто-то стучит, остановив шаги, в мою дверь. Но это не ее стук, да я уже и не жду.
Я открываю дверь, и она бросается мне на шею. Целует меня, попадая куда-то в щеку, в шею. Сзади в комнату входит, скромно улыбающийся, мой брат.
— Ну, как сюрприз?
— Когда ты приехала?!
— Только сейчас, Борик меня встретил на Рижском вокзале. Это недалеко от его работы.
— Ценю его подвиг, это редкий случай, чтобы он кого-то встречал.
— Значит, я заслужила! — она смеется звонко.
Между собой с Б. мы зовем ее условно «рижанка». Она приезжает к нему в каждое свободное мгновение. У нее очень красивая, тщательно убранная голова из ярких черно-смольных волос, которые мне нравятся. И вообще, она импозантная, привлекательная, цветущая женщина. Одного только не пойму, зачем она этот расцветший цвет переводит на моего брата?
— Заходи, Лина, как к себе домой, — я помогаю ей снять пальто, она остается в черном изящном платье, еще более подчеркивающем ее почти пышную вертикальную грудь.
Я сажаю ее за стол и опускаюсь напротив.
— Ну, как Прибалтика?
Она улыбается.
Встревает Б.:
— Мне ты не предлагаешь раздеться?
— Нет, ты ж все равно разденешься. Да еще и останешься…
Лина смеется.
— Холодина там ужасная, с ветром. И дожди идут.
— Я люблю дождь.
— Я тоже, Сашенька, но не тогда, когда он тебя пронизывает до самого… — она останавливается.
— Чего? — спрашиваю я.
Она смотрит на меня и говорит:
— Ты совсем уже взрослый стал.