Наталья
Шрифт:
— Ну что, нравится?
— Саня, не надо…
— Ты ответь, нравится или нет?
— Пожалуйста, не надо.
— Слаб я. Как баба… Расклеился, самому тошно. Должен вообще уметь обходиться без тебя, все равно рано или поздно придется, — а не могу. Не могу без тебя… — фраза у меня теряется.
Она распечатывает пачку, проводя ногтем, рывком снимает чешую (коробочную) и нервно закуривает. Я впервые вижу, как она курит.
Она опять в новом красивом платье. Длинные высокие сапоги закрывают колени, слегка изламывая
Раздражение все же не утихло до конца. А затаилось… Я опять окидываю ее взглядом, наверно ничего не соображающим.
— Опять новое платье, да, Наталья?
— Мама полгода назад купила, я его редко надеваю.
— Зачем! У тебя каждый раз новые платья, юбки, рубашки. У тебя много всего. А люди на улице, без рубля, в одних штанах годами ходят.
— Но, Санечка, если я даже выйду на улицу и отдам свое платье, этим я не одену всех и не помогу, — резонно отвечает она.
Но меня злит резон.
— Зачем выходить, когда у тебя все есть, — продолжаю дальше я.
— У меня ничего почти нет, все почти дарено…
— Тебе и заботы о них нет, главное — ты одета!
— Ты хочешь, чтобы я отдала это платье?
— Тебе и думать о них не надо.
Она встает и быстро снимает с себя платье. И остается в кружевном белье. Еще более красивом, чем платье.
— Хорошо, я иду на улицу и отдаю первой попавшейся свое платье.
Она поворачивается и идет к двери.
— Я только накину твою дубленку, если ты не возражаешь, — тихо говорит она. — Чтобы в психиатрическую больницу не забрали.
Непонятно, откуда берутся силы, я настигаю ее в два прыжка у самой двери, которую открывает ее рука, и сжимаю в объятьях.
— Наталья! Наталья!..
Она не может даже выдохнуть, так сжата.
— Са… нечка… за… душишь… меня.
Я целую ее лицо как безумный, потом отпускаю и возвращаюсь на место.
— Иди, — говорю я.
Она поворачивается и берется за замок. Мне хочется ее проверить до конца. А в чем тут проверка, проверятель? Наверно, я еще не вырос. Я успел нажать собачку, когда целовал ее, про которую она не знает.
— Санечка, дверь не открывается, — она так серьезно и озабоченно глядит на меня. Проверятелю расхотелось проверять дальше. Все-таки я не вырос.
— Оставь его мне.
Она вешает платье и садится рядом со мной.
— Я бы правда отдала.
— Я знаю. Все нормально, Наталья.
— Я уже все поняла и теперь никогда не буду больше не приезжать. Буду все бросать, оставлять, плевать на окружающее, прилетать и только сидеть с тобой. Не дай Бог тебя еще таким увидеть.
Молчание, знак согласия.
— Саня, что это
— Флакон, — отвечаю я.
Она перешагивает через это.
— А в нем?
— Эфедрин.
— Для носа?
— Да, но я принимаю для рта.
— У тебя плохо с ним?
— Очень, давно не целовали.
— Кто?
— Посторонняя женщина.
Она целует меня в губы.
— Вот я уже и посторонняя.
— По-моему, ты всегда была, — режу я.
Она отчужденно смотрит на меня:
— Саня, что сделать, чтобы ты успокоился? Я уже проклинаю себя за эти два дня: больше не пойду никуда, ни экзамены сдавать, ни диплом получать, ни…
— Ни?
— Домой…
— Правда?! — я впиваюсь в нее ожидающе.
Она ласково смотрит на меня.
— Саня, это приятно? — она дотягивается до флакона.
Я молчу.
— Ну, хочешь, я выпью вместе с тобой?..
— Да. Но это очень горько. Подожди, — я встаю с пола. Беру плитку шоколада в комоде, отламываю кусок: — На…
— Спасибо. Откуда у тебя такой шоколад? Мой любимый.
— Есть еще и шампанское, но ты сегодня не заслужила.
— Саня! Я заслужу, честное слово, я буду хорошей.
Я смотрю на нее и сражаюсь с улыбкой. Она очаровательна в этой комбинации на полу, сидящая на меху тулупа и смотрящая на меня вверх.
— Давай.
— Все до дна?
— Там мало. И сразу, не дыша, закуси шоколадом.
— Совсем как алкоголичка?
— Да, самая страшная.
Она глотает залпом и сразу хватает кусок шоколада. Горько, но она не морщится, улыбается. Я наклоняюсь ниже и целую ее замершую щеку.
— У тебя это бесподобно получается..
Она смеется, потом перестает и замирает:
— Санечка, поцелуй меня, я так соскучилась. Так хотела тебя, твои губы…
Мы целуемся. Я поднимаю ее с пола и, неровно ступая, отношу на кровать.
Она сказочна в любви. Сегодня она неистова. Как волны. То поднимая меня, вознося, то опуская.
— Какая ты прекрасная сегодня, Наталья…
— Это только потому, что я твоя, Санечка…
Поцелуи, стоны, крики, катится бессильный пот.
В темноте я не вижу, как она одевается.
Снег падает на улице — из темного неба — и сразу тает. Наверно, это последний снег.
Я опускаю взгляд на ее идущие колени, мягко толкающие изнутри дубленку. И только тут вижу и осознаю — что это вроде комбинация видна в распахивающиеся полы.
— Наталья! Где твое платье?!
— Ты же просил, чтоб я его оставила…
— Как же ты вернешься домой?!
— Как обычно.
— …Но ты простудишься!
Она улыбается нежной улыбкой.
— Видишь, какой ты, Саня, то, что я могу простудиться, — это не первое, что волнует тебя. А какие-то пустяки…
Я тут же ловлю такси, запихивая ее быстро, и сажусь радом. Говорю куда.