Навье и новь. Книга 1. Звездный рой
Шрифт:
– Ты?!! Снова?!
Тот неопределённо пожал плечами, мол, работа такая.
– Да!
Обречённо согласился я, и положил голову на плаху. Палач медлил, я жадно вдыхал свежий воздух с гор. И началось медленное отделение головы от туловища. Я умолял убить сразу, и даже что-то обещал. Палач задумчиво замирал, соизмеряя, вероятно, обещанное тобой с обязательствами.
И снова брался за инструмент, выбирая зачем-то ржавый со старыми сколами и зазубринами.
– Садист!
Голова никак не хотела расставаться с горячо любимым телом. Я уже начал проклинать её, оставив несчастного палача
Ох! Как старается… Мастер! Уважительно оценил последний приступ, проникший настолько глубоко, что возникло радостное предчувствие отделения головы от туловища, освобождения, освобождения…
Всё!
Но палач раскланялся и удалился.
Ах ты гад! Кинул!
Ночь. Новая или продолжалась прежняя – мне уже было всё равно. Разбежавшиеся было тучки, решили снова собраться на консилиум. Они свысока поглядывали в мою сторону, глубокомысленно молчали, были неторопливы и степенны.
Их беспечная вальяжность, припорошённые свечением верхушки деревьев и отсутствие мастера заплечных дел с его ужасными инструментами снова вернули меня к жизни. Шатаясь, я бесцельно бродил по комнате, всматриваясь в каждую мелочь: фотографии, картинки, памятные подарки, кубки, медали, грамоты.
Пробежался по корешкам книг, не задерживаясь ни на чём.
Двери на балкон были широко распахнуты, окно полуприкрыто. В дверном проёме в сумраке угадывались белые перила. Возвращение к жизни или попытка цепко, в очередной раз, ухватится за неё?
Я снова шаркал ногами в обратном порядке, вдоль полок, уставленных вазами, рюмками, чем-то ещё, задерживался у стен завешанных картинами и картинками…
Искусственные пейзажи, масляные люди, натюрморты без аромата жизни, уменьшенные копии гор без запаха пота, сопутствующего любому восхождению. И тут же, куда же без них, фотографии, портреты, обязательно улыбающиеся, победные, восторженные, на фоне достижений и трофеев.
Мои гордые образы.
Кажется, я сделал круг по комнате (или комнатам), как вдруг передо мной разверзся чёрный провал в бездну, там угадывались жалкие перила. Они призваны спасти, удержать от падения? Они способны на это? Если не прилагать усилий – то да, если хорошенько постараться, поднажать – вряд ли. Хрупкая надежда перед вселенской бездной.
Или преддверием Вселенной.
Я называл жизнью вот этот шаткий пятачок под названием балкон, я гордился им, он казался мне большим (у других, в многоэтажках, и пятачком-то назвать нельзя те сантиметры счастья).
Подкашивающиеся ноги сами собой вынесли под ночной небосвод, в спину упёрся световой поток, он, как и я, был робок и жалок, но пытался заявить о себе, как о вершине цивилизации – высшем достижении. Электричество! Так же гордился тяжёлым канделябром с восковыми свечами мой средневековый предок. Попытался вместить пространство балкона в туманно-звёздные перспективы, но оно сразу потерялось под ближайшей густой кроной пышной кавказской растительности.
Загудел
Хребет, на котором затерялся дом с широким балконом, поднял трепетные паруса на раскидистых реях и, рассекая дремлющие в низинах тучи, отчалил.
Почувствовав себя капитаном на непотопляемом корабле (еще никто и никогда не топил горные хребты), выпятив грудь, решаю жить вопреки выпавшим на мою долю испытаниям.
И кто мне бросит вызов, мне – человеку-скале!
Без прежней боязливости ищу Луну. Она взирала на меня из-под наморщенных бровей, взирала жизнеутверждающе. Бельмо пропало, взор был ясен и чист до последнего кратера.
Да! Я бросаю вызов судьбе! И кому бы там ни было! Я не подсуден, чтобы я не совершил, и что мне еще предстоит свершить! Не подсуден!
Не знаю, чем была вызвана моя эйфория, устойчивым ли ходом моего необычного корабля или счастьем быть свободным от боли и снова мыслить и мечтать?
Над головой призывно прокурлыкал звёздный Лебедь. Впереди замаячили мерцающая плеяда огней неизвестного небесного порта. Я верил или мне хотелось верить, что мои паруса, наполненные ветром и живительными соками земли, всё-таки преодолеют тьму и войдут в тихие воды обширной гавани. И никто, и ничто не собьёт меня с выбранного курса, ибо я человек, я живу и дышу, и я творю!
Творю собственную судьбу!
Эй, жалкие лачужки там внизу, раздвигайтесь, и дайте дорогу достойному! Прочь, прочь!
Сердце учащённо забилось, знакомый ритм, когда видишь, что противник раскрылся для удара, и мысленно посылаешь его в нокаут…
И тут всё пошло верх тормашками.
Непредвиденно быстро, не так как представлялось и планировалось. Что-то зашуршало, словно бесчисленное множество крыс поспешно покидало трюмы, в панике бросаясь за борт. Твердь оказалась зыбкой и способной раскалываться, осыпи неотвратимо устремились вниз. Чахлую листву моментально подхватил вихрь и бросил, сначала вверх, потом вниз. Причиной краха оказался крохотный родник, подмывший мягкий известняк изнутри.
Источник чистейшей воды, податливый карст и время.
Время, вот, значит, как зовут палача.
Горы нам кажутся вечными и вот рушатся, что же тогда значит наша жизнь, её и мигом назвать-то нельзя.
А личный успех? Я был успешным в смутные времена, я многое мог позволить себе: завтракать «У Ирины» (этот ресторан славился борщами) на берегу тёплого моря, обедать в престижном столичном ресторане среди роскошной лепнины позапрошлого века, ужинать уже киевскими котлетами, приготовленными там, где им дали название.
Если я не был первым, то первые питались буквально из моих рук. Мою судьбу решали единицы, я решал судьбы многих, решал так, как мне заблагорассудится.
Проклятий я не слышал, слёзы не замечал.
Слабаки!
Меня научили держать удар и моментально отвечать; быть чутким и протягивать руку падшему, увольте – засмеют. Меня учили побеждать и никогда смиряться. Вот почему я так легко поверил в непотопляемый корабль-утёс и в собственное возрождение. Воспалённый разум ухватился за несуществующий штурвал и лихо крутил его, обходя мнимые рифы, и сминая утлые судёнышки, оказавшиеся прямо по курсу.