Навье и новь. Книга 1. Звездный рой
Шрифт:
– Глупость, конечно, – Устин отмахнулся ладонью и тут же сделал ею жест, приглашающий поразмыслить вместе, – но кто знает. Кто знает…. Уж очень все вокруг стараются укрепить меня в том открытии.
– Спросишь, в каком, а вот слушай. – Устин доверительно склонился ниже к светлому столбу света, в котором вихрились пылинки, подпёр голову ладонями, сложенными вместе…
И загадочным голосом продолжил:
– Мне кажется, после известных тебе событий я очутился не совсем там, только не смейся сразу, и не отвергай, да давно очутился… в потустороннем
Когда-то на его месте был сливовый сад, и паслись пасторальные коровы, дорога была обыкновенной – разбитой.
Теперь дорога хоть в три ряда езжай, бетон ровный – загляденье, а вдоль памятники да ограды.
И тут, всё как при жизни: все соблюдают субординацию и общепринятые правила: ближе к солнцу, наверху чёрные и белые мраморы, скорбные эпитафии, благородный анфас, всё чин чином, внизу теснее и скромнее, а в овраге вообще могилы уже общие – привезли, свалили, прямо в мочагу (мокрое место).
Устин помолчал, в голове роились вопросы, он решил озвучить самый надоедливый.
– Ничтожных ли сваливают и достойные ли облачаются в благородный мрамор? Хотя в мире мёртвых, наверное, всё вывернуто и перевёрнуто. Там свои законы. Одного не пойму и не приемлю: ну если ты мёртвый и тобою движут мёртвые законы, зачем живых дёргать, их жизнь превращать в ад? Месть, думаешь ты.
Не хочется мне в людях разочаровываться. Ох как не хочется…
Вытянутая ладонь пересекла тонкий луч света.
– Как с этим быть?
Приземление
– Как быть с этим?
Такой, кажущийся безобидным, вопрос озвучивается на всех языках мира. Звучит, естественно, по-разному, в зависимости от темперамента, традиций и нравов той стороны, ему обычно сопутствует ропот собрания похожий на стозвучное эхо, усиленное вибрациями и новыми интонациями.
Обычно его задают личности беспокойные, напоминающие детонатор, состояние покоя не их стихия они взрывают его. Хотя вопрос звучит о ком-то, тем не менее, в нём всегда слышится глубокая заинтересованность, и всегда подразумевается сиюминутная выгода, то есть человек.
При такой постановке вопроса, естественно, человека сразу (да и потом) не замечают, а видят некое препятствие, помеху, этакую оплошность, которую нужно немедленно удалить.
Согласитесь, помеха – уже не человек, и вопрос звучит не так напряжённо, нейтрально, что-то вроде: куда прикажете выбросить этот мусор?
И куда бы вы ни поехали, с первого взгляда становится понятно, что послужило причиной столь банально-безобидного вопроса. Так, находясь в какой-нибудь банановой республике, одного взгляда достаточно на зеленеющие плоды плантаций и сгорбленные загорелые спины, чтобы, не задумываясь, ответить: сорвать, очистить, съесть, кожуру выбросить.
Мы о человеке. А я о чём!
На юге одной великой и холодной державы, там, где узенькой полоской вдоль побережья, на удивление северным
Тут и гадать не надо, загляните в местные суды. Сколько высокой патетики и демосфеновской риторики во славу гектара, маленьких трагедий развёртывающихся на пяти сотках, сколько фарса в облачённых в судебные мантии и сколько лицемерия в обращении «Ваша честь»!
Тут миллиметр в сторону – роковая ошибка. Тут чудес столько, вот взять хотя бы невидимые земли и высотки или коварную межу, на которую наступишь и пропадёшь, пропадёшь до скончания века. Страна великая, а отношение к ней мелочное, кругом «расчётики», а законы какие тут чудны е, прыгают как послушные зверята по арене, ты ему, закону то есть – але-ап! – и он сразу на задние лапки, а передними по воздуху беспомощно царап-царап.
А могут и зубками покалечить…
Простите, отвлёкся, ну так вот, когда звучит вопрос «Как быть с этим?» знайте: тут это вопрос о земле.
Пауза затягивалась, вопрос приобретал неприятный привкус, совсем неуместный, когда почтенные господа предпочитают утончённые напитки с вандейских холмов.
И он уже начинает досаждать.
– Так как быть с этим мозгляком?
Озвучивающий неприятные вопросы, несколько подобострастно, взглянул на визави, как бы снизу вверх, для чего требовалась определённая сноровка. Собеседники сидели в одинаковых креслах и были примерно одного роста.
Тот, к кому был обращён вопрос, обладатель сверкающей лысой головы с массивным кабаньим затылком (у секачей это надёжная защита, у людей подобное образование мало изучено, возможно, там, среди жировых складок, они прячут совесть?) и выдающимся носом грызуна, недовольно поёрзал, стреляя чёрными угольками глаз по сторонам, и уставился на мастера составлять неприятные задачи.
– Уважаемый Сергей Эразмович, вы затеяли, вам и карты в руки. Ну а я ваш карт-бланш, сами понимаете. Но совет: не перебирать! Тут понимать нужно: карточный закон почитается выше любого другого. Законы, как не крути, тот же диктант: одни диктуют – другие старательно каракули выводят, в объяснительных, за оценку стараются.
С карточным не так, его могут хоть мелом карябать по грифелю и с ошибками, а из-под мелка скрижали каменные и окровавленные выходят.
Вот такая вот нелицеприятная штука.
Лысый демагог знал, о чём говорил.
Бывший бригадир (вместе с братом-близнецом) через карты в люди вышел, поставил на кон социалистическую собственность, а со стола сгрёб уже частную и по карманам рассовал.
С тех пор и зазвенела по стране фамилия Дзиньгаревичей, карманы-то монетой звонкой набиты, при каждом шаге дзинь да дзинь.