Найди меня
Шрифт:
– Подъезды никогда не стареют, разве ты не знал? Встань здесь, – сказала она, снова принимаясь меня фотографировать. Она все время пятилась, чтобы я влез в кадр, а меня прямо притягивало к ней.
– Ты сдвинулся с места.
– Миранда, – наконец произнес я. – Ничего подобного со мной никогда не происходило. И вот что меня пугает…
– Что на этот раз?
– Я мог опоздать на поезд и так и не узнать, каким мертвым был всю жизнь.
– Ты просто боишься.
– Но чего?
– Того, что завтра все это может разлететься по ветру. Но это не так.
И теперь, стоя в старом подъезде, запах которого я так хорошо знал, я хотел рассказать ей о том, как странно снова оказаться здесь и почувствовать, что все годы посередине были просто ничейной землей с мелкими, тривиальными радостями – словно ржавчиной на моей жизни. Я хочу соскрести ржавчину, начать здесь все сначала и заново
Вслух этих слов я не произнес и просто стоял, не шевелясь.
– Что такое? – спросила она.
Я покачал головой и вместо ответа процитировал Гете, изменив одно местоимение:
– До сих пор все в моей жизни было лишь прологом, лишь промедлением, лишь времяпровождением, лишь потерей времени, пока я не узнал тебя[11].
Я все приближался и приближался к ней, и она опустила фотоаппарат. Она знала, что я ее поцелую, и вжалась спиной в стену: «Целуй меня, просто целуй». Я обхватил ее щеки руками и прижался губами к ее губам; поцеловал сначала нежно, а потом со всей страстью и желанием, которые пытался подавить с обеда, когда смотрел, как она споласкивает тарелки, как наклоняется над рыбным прилавком, разговаривая с продавцом, – уже тогда мне хотелось поцеловать ее лицо, шею, плечи. Я думал, что вспомню девушку, которую целовал много лет назад в этом же подъезде, но вспомнил только неубиваемую вонь заплесневевшего коврика. «Подъезды никогда не стареют. И мы тоже, – подумал я. – О, но все-таки мы стареем. Мы просто не взрослеем».
– Я знала, что так будет, – сказала она.
– Как так?
– Не знаю, – ответила она, а мгновение спустя прибавила: – Еще.
И оттого, что я отреагировал недостаточно быстро, она притянула меня к себе и, не сдерживаясь, поцеловала, так широко открыв рот, что я замер от изумления. Она сжимала мое лицо обеими руками и вдруг совершенно неожиданно обхватила одной рукой мой твердеющий член.
– Я знала, что понравлюсь ему.
Мы покинули мой старый дом и прошли вдоль прилавков уличных торговцев, которые, казалось, никогда не ложились спать. В переулках все еще бродило веселье, и мне приятно было видеть радостных гуляк, переполненные рестораны и enoteche, энотеки, все с инфракрасными обогревателями.
– Люблю эти ночные улочки, – заметила Миранда. – Я здесь выросла.
Я обнял ее и снова поцеловал. Мне нравилось, когда она говорила о своей жизни. Я сказал ей, что хочу знать о ней все.
– А я о тебе, – ответила она. И чуть позже прибавила: – Но кое-чего ты, может быть, и не захочешь знать. Обо мне.
Слова, которые она только что произнесла, приглушили радость и тепло этих минут. Что она имеет в виду?
– Мне не стоило бы тебе об этом говорить, но я должна рассказать то, что никогда никому не рассказывала, потому что никогда не встречала человека, который хочет меня такой, какая я есть, или, скорее, такой, какой я стала. И лучше, чтобы ты узнал об этом в самом начале, потому что если сейчас я тебе не признаюсь, то буду вынуждена скрывать даже от тебя. Когда ты узнаешь этот секрет, мне больше нечего будет скрывать. А у тебя нет такого секрета, секрета, лежащего на душе столь тяжким бременем, что он становится стеной, снести которую невозможно? Я хочу снести свою стену, прежде чем мы займемся любовью, – сказала она.
– Конечно, секрет у меня есть. У нас у всех есть секреты, – сказал я. – Каждый из нас, словно Луна, показывает Земле некоторые свои стороны, но никогда всю сферу целиком. Большинство так и не встречает тех, кто понимает их во всей полноте и округлости. Я показываю людям только тот кусочек себя, который они, по моему мнению, в состоянии понять; одним – одни кусочки, другим – другие. Но всегда остается темная сторона, которая ведома только мне.
– Я хочу узнать эту твою темную сторону, поделись ею со мной сейчас. Ты первый, потому что моя куда хуже твоей, что бы ты мне ни рассказал.
Возможно, мне помогло то, что разговаривали мы в темноте, а потому, когда мы приблизились к базилике Санта-Мария-ин-Трастевере, я рассказал ей о мисс Маргутта.
– Дело в том, что первый и единственный раз мы занялись любовью в задрипанной дешевой гостинице в Лондоне. Мы разделись сразу, как хозяин показал нам номер. Было часов пять вечера. Мы обнялись, поцеловались, снова обнялись, но слишком старались и упорствовали, думая, что если желание нас и подвело, то оно вернется сию же минуту. Однако этого не произошло. Я был молод и энергичен, поэтому удивился не меньше ее. Она старалась и так и сяк, но казалось, все не то, и я тоже старался, но и у меня не получилось ее возбудить. Что-то было не так, и, хотя мы стали гадать, что бы это могло быть,
Миранда выслушала меня, но не сказала ни слова.
– Хочешь мороженого? – спросил я.
– С удовольствием.
Мы зашли в кафе-мороженое. Она заказала грейпфрутовое, а я фисташковое. Она явно хотела расспросить меня о том, что я рассказал, однако я хотел услышать ее историю.
– Твоя очередь, – сказал я.
– Пообещай, что не будешь меня ненавидеть?
– Я никогда не буду тебя ненавидеть.
Когда мы вышли из кафе-мороженого, Миранда призналась, что ей все очень понравилось: понравилось то, как прошел день и как мы встретились, понравилась лекция, ужин, алкоголь, встреча с ее отцом, а теперь и наша откровенность.
– Это произошло, когда мне было пятнадцать, – начала она. – К моему брату, который старше меня на два года, как-то днем пришел друг, и они смотрели телевизор в его комнате. Я присоединилась к ним в своей типичной манере навязчивой младшей сестры: села с ними на кровать, как часто бывало, когда я не хотела одна торчать в гостиной, и мы мирно смотрели телевизор, пока брат не положил руку мне на плечо, как иногда делал. Но тут другой мальчик сделал то же самое. Постепенно его рука передвинулась с моего плеча мне под футболку, и брат, возможно, думая, что это все еще невинное тискание, которое прекратится, как только я что-нибудь скажу, потрогал мою грудь – скорее ради прикола или, может быть, подчеркивая, что мы не делаем ничего необычного или шокирующего. Но я не возражала, и ни один из них не останавливался. Потом друг моего брата расстегнул ширинку, и все это было бы всего лишь бесстыжим баловством, если бы брат, который, видимо, не хотел, чтобы его обошли, не сделал то же самое. Я вела себя так, будто все это дело совершенно естественное, а потом пошла дальше и попросила их обоих лечь рядом со мной. Мы втроем легли вповалку, продолжая смотреть телевизор. Я доверяла брату и чувствовала себя в безопасности, зная, что он ни за что не позволит происходящему зайти слишком далеко, вот только позволила его другу снять с меня джинсы. Друг не стал мешкать и сразу же взобрался на меня. Через несколько секунд он кончил. А теперь начинается та часть истории, которую я никогда не искуплю. Происходящее казалось такой глупой игрой, что я сказала брату, мол, теперь его очередь, и даже пристыдила за то, что он замешкался. Тут-то я и поняла – а не раньше, – что баловство с его другом было лишь уловкой с моей стороны, потому что хотела я своего брата, и чтобы он занялся со мной любовью, а не просто трахнул, – поскольку то было бы самым естественным делом между нами, и, возможно, заниматься любовью и есть самое естественное дело. Даже друг стал его подначивать. «Не стоит, она моя сестра», – никогда не забуду его слов. Он встал, натянул джинсы, снова лег на кровать и продолжил смотреть телевизор. С тех пор брат никогда не оставался со мной наедине, и, если мы находимся в компании и вынуждены сидеть на одном диване, он обязательно садится с другого края. Мы никогда не обсуждали тот случай, и я знаю, что он и по сей день стоит между нами, когда мы чмокаемся при встрече или обнимаемся на прощание, а потому мы по возможности стараемся этого не делать. Я знаю, что он так и не простил ни себя, ни меня. Но и сама я так и не простила его. Ведь я предложила старшему брату всю себя, потому что боготворила его. Ну что, я тебя шокировала? Тебе противно?
– Нет.
Она выбросила остаток мороженого.
– Терпеть не могу вафельные рожки, – призналась она.
Мы приближались к отелю, и она сменила тему:
– Для меня эта встреча не на одну ночь.
– И для меня тоже.
– Кстати, – вдруг опомнилась она. – Мне нужно позвонить. А тебе?
Я покачал головой и спросил:
– Что ты ему скажешь?
– Кому, отцу? Он давно уже спит.
– Своему бойфренду!
– Не знаю, и это неважно. А тебе совсем никому не нужно позвонить?