Найди меня
Шрифт:
— Мне нравится это. — Он коснулся ярко-желтой в белый горошек. Мать слегка покачала головой и подняла брови, намекая, что ей это не подойдет.
Дэниел поискал еще.
— А синий?
Она опять молча улыбнулась. Она самая лучшая. Никогда не злится и никогда не кричит на него, как другие мамы кричат на своих детей.
Он двинулся дальше по проходу. Зеленый, снова синий, красный. Много красного. Она любила красный цвет.
— Вот этот. Мне нравится этот. — Он показал на красную ткань с крохотными розовыми цветочками. Она
Рулоны стояли вплотную, будто книги на полке, и ей пришлось как следует потянуть, чтобы вытащить тот, который он выбрал. Достав рулон, она немного развернула материал и наклонилась к нему, чтобы он мог разглядеть получше, разглаживая ткань ладонью.
— Думаю, это то, что надо, верно? Не важно, что это не чистый хлопок.
Он потрогал ткань. Она показалась странной, но он помнил, что она сказала о деньгах, и кивнул.
— Красивая.
— Прекрасно, теперь поищем нитки и молнию, чтобы подходили.
Тут он ей тоже помог, и магазин уже не казался таким скучным.
Дома, в их крохотной квартирке в Пасадене, она расстелила ткань на полу и показала ему, как расположить выкройки из тонкой коричневой бумаги, чтобы материи хватило на все платье. Это оказалось не так легко, но им удалось подогнать выкройки, переворачивая некоторые вверх ногами, а другие укладывая по складке. Он даже помог ей наколоть их — раньше они никогда не делали этого вместе.
После обеда они раскроили платье большими тяжелыми ножницами. Звук металла, режущего ткань и бумагу, чудесно отдавался в ушах. На другой день, когда он вернулся из школы, они сняли выкройки и скрепили раскроенную ткань булавками яркой стороной наружу. Потом он помогал шить.
Приходилось подкладывать ему на стул подушку, чтобы он доставал до швейной машинки.
— Шов всегда должен быть пять восьмых дюйма, — показывала она ему. Его ноги болтались в воздухе, и она сама нажимала на педаль босой ступней с ярко-красным педикюром, регулируя скорость иглы и помогая ему вести прямой шов, радуясь его сноровке.
— О, а вы, оказывается, такой скрытный, молодой человек! — Она сняла сшитый кусок с машинки, обрезала нить, развернула и прижала ткань к животу, поверх джинсов и свитера. Пока еще не похоже на платье, но уже и не просто кусок ткани.
Неважно. Важно то, что она рада. Она давно не радовалась, с тех самых пор, как ее последний ухажер бросил ее ради «другой». А он ему нравился. Ходил с ним на пляж и говорил, что хочет стать его отцом. Дэниел не понимал, как можно сегодня хотеть быть чьим-то отцом и исчезнуть на следующий день. Не умереть, как муж той леди наверху. Просто исчезнуть.
Он попробовал вообразить, как тот ухажер живет где-то в другом месте, с другими людьми, хохочет за обеденным столом, может, подбрасывает другого мальчика, а не его, в воздух, называет его приятелем. Но сейчас мама рада. Может быть, это ненадолго. А может, и нет. Она засиделась за шитьем допоздна,
— Ну, как тебе твой материал? — спросила она. — Нравится?
Он просто влюбился в него.
— Еще надо подрубить его, но это быстро. Закончу к вечеру, к свиданию.
«Свидание» — странное слово. Девочки-старшеклассницы тоже так говорят, как та, которая иногда сидит с ним в мамино отсутствие. Она говорила о свиданиях и прогулках с мальчиками, и щеки ее пылали, а глаза сияли, как сейчас сияют глаза у мамы.
Вечером он смотрел, как она красится и причесывается.
— Принеси свой фотоаппарат, — попросила она его со счастливой улыбкой. — Сфотографируешь меня в платье, которое мы сшили вместе.
На Рождество ему подарили маленький «Инстаматик». Он помчался в свою комнату и вернулся с ним. Камера была синяя, с кубиком-вспышкой на четыре снимка сверху. Мама стояла в своем платье перед дверью гостиной, такая красивая и немного незнакомая, словно из телевизора.
Он поднял камеру к глазам и нажал спуск. Сверкнула вспышка.
— Давай сделаем еще одну. Теперь мы вдвоем, мама и сын. Отдай камеру Джанин.
Он протянул камеру девочке, которая пришла посидеть с ним. Мама стояла спиной к двери, Дэниел перед нею, ее руки на его плечах.
— Улыбочку!
Снова сверкнула вспышка, и девочка отдала ему камеру.
— Кажется, это был последний кадр.
— Мы отнесем пленку в лавку, чтобы напечатали фотографии, — сказала мама. — Ты мой самый лучший мальчик. — Присев, она обняла его так крепко, что ему казалось — он сломается. Потом поцеловала в щеку и исчезла в вихре красной ткани, закрыв за собой дверь.
Встав коленями на кушетку, он смотрел в окно, как она отъезжает.
Джанин села рядом с ним.
— А моя мама говорит, что мужчина должен заехать сам.
— Почему?
Она пожала плечами.
— Из вежливости. Показывает, что ему не все равно.
— Может, когда люди старше, это по-другому.
— Может, но не подойти к двери — дурная манера. — Его мама называла Джанин «всезнайкой», так что она могла быть права насчет манер.
Он уже поел, рыбные палочки и макароны с сыром. «Обед богача», — смеясь, сказала мама, откусывая от жирной рыбной палочки.
Джанин принесла несколько фильмов. Они поджарили попкорн и уселись на кушетку перед телевизором.
Он старался не заснуть. Ему хотелось дождаться маму, но глаза закрывались сами. Так случалось всегда, и обычно на следующее утро он просыпался в своей постели, не помня, когда Джанин перенесла его сюда.
В этот раз случилось то же самое. Внезапно он услышал, что кто-то плачет, и удивился, что уже утро. Пора собираться в школу.
Он вылез из кровати и зашлепал в гостиную. Джанин все еще была здесь, а возле дверей стояли двое полицейских — на том самом месте, вчера вечером они стояли с мамой.