Найди меня
Шрифт:
— Пять дней назад он связался со мной и предложил показать, где зарыты тела.
Многообещающе, но отец говорил такое и прежде.
— Превосходная новость. Семьи жертв имеют право знать. — Она взглянула на полки с керамикой и внезапно ощутила то же, что Дэниел, — неуместность. Керамика, сам этот дом, древний грузовик снаружи, готовый отправиться куда-то не знаю куда. Это место, ее одежда, все теперь казалось чужеродным, принадлежащим кому-то другому, сильному и сосредоточенному.
— Спасибо, что известили.
Пусть уйдет. Ей надо побыть одной. Она прерывисто вздохнула и кивнула, чтобы успокоить его — все в порядке, —
— Отлично. Очень хорошо, — добавила она. Скорее всего, он приехал из чистой любезности, пока она не узнала обо всем откуда-то еще.
— Я расскажу маме.
— Это не все, — сказал он.
Да что же еще может быть?
— Он выставил одно условие.
Дэниел посмотрел на свои руки и снова поднял глаза. У его брови виднелся маленький круглый шрам. Ветрянка? Рубец от пирсинга? Пирсинг.
— Он не покажет могилы, если вы не поедете с нами.
Мозг Рени словно выключился, взгляд заметался по предметам, ища что-то, чтобы отвлечься от боли в груди. Ярко-желтое пятно на картине в углу, стакан, из которого пил гость. Ей надо избавиться от них. Они будут всегда напоминать ей об этом мгновении.
— Я не могу. — Она не видела отца с того дня, когда его увели в наручниках, а он звал ее «детка», пока копы тащили его прочь. Тридцать лет. Вот сколько прошло. — Это невозможно.
— Я знал, что вы так ответите. — Тон его был мягким. Он говорит тем же голосом, допрашивая преступников? Отлично, самый походящий тон. — Я понимаю.
Ее часто спрашивали, каково это — быть дочерью серийного убийцы. Она не винила никого за любопытство. Иногда, чтобы остановить дальнейшие расспросы, отвечала, что ужасно. Одним-единственным словом. Иногда, в великодушном настроении, или когда хотелось поделиться своими чувствами или даже раскрыть кому-нибудь душу, чтобы не нести эту ношу в одиночку, выдавалась краткая версия правды. Приходилось быть краткой, потому что не существовало слов, которые могли бы передать эту рану, болезненную пустоту, оставленную преступлениями отца в ее душе. Оставалось лишь отщипнуть кусочек от многослойного пирога правды. Иногда она предлагала любопытствующим вообразить себе самое дорогое на свете, источник покоя и любви, и вывернуть его наизнанку. Ласковые руки превращаются в лапы чудовища. Губы, читавшие вам на ночь и целовавшие перед сном, оборачиваются лживой пастью, темной пещерой, где ползают трупные мухи.
Но это было куда сложнее, потому что сердце еще помнило взаимную любовь, наполнявшую их обоих. Это была уникальная, особая связь между отцом и дочерью, живая, на клеточном уровне. И даже злодейства, сколько лет или жизней ни проживи, чтобы выйти из его тени, никогда не вытеснят из памяти воспоминания о том, кого она знала и любила. Поэтому даже теперь, в тридцать восемь, при мысли о нем все равно оживала знакомая душевная боль, скорбь по тому, кем он казался, а не по тому, кем он стал. Ей так и не удалось смириться с тем фактом, что эти два человека все еще живут в одном теле, что отец еще жив, гниет в камере смертников, коротая дни до последнего «прощай».
Дэниел молча ждал.
Разве может она снова увидеться с отцом? Как такое выдержать? Всю свою жизнь после его ареста она пыталась перешагнуть через это, делая вид, что он мертв, пыталась вырвать его из своего сердца, когда-то принадлежавшего ему без остатка. У нее не было уверенности, что она сможет пережить
— Чего он хочет? — удалось ей прошептать.
— Не знаю. Может, просто увидеть вас?
— Должно быть что-то еще. — Она взяла тюбик бальзама для губ из керамической чаши на столе. Бальзам пахнул лавандой. Она встала и выбросила его в ведро. Взяла стакан Дэниела и швырнула туда же. Придется выбросить весь дом, сжечь одежду и уехать далеко-далеко, куда-то, где ничто не напоминает об этом месте. На Марс, что ли.
— Еще есть время, — сказал Дэниел. — Организовать экскурсию для убийцы из камеры смертников не так уж просто. И еще придется заставить персонал тюрьмы подписать обязательство о неразглашении. Не хватало только, чтобы пронюхала пресса и собрались зеваки — это увеличит риск побега. Вашему отцу не скажут, когда состоится поездка, просто на случай, если ему помогает кто-то снаружи.
Она отдала ему должное — он не вспомнил о стакане.
— Так что разблокируйте телефон и ждите моего звонка. Я начну готовить бумаги, а вы пока думайте, у вас будет время обсудить все с матерью. — И добавил: — Просто чтобы вы знали — о встрече с ней он не просил.
— Родственникам станет легче, — сказала Рени, пытаясь убедить себя.
— Возможно, и вам тоже, — он проговорил это оптимистичным тоном, но мигнул немного замедленно, словно подавляя в себе какие-то непрошеные мысли. Еще несколько лет и сколько-то убийств и подобные мысли перестанут его посещать.
Она с ужасом заметила, что солнце уже садится, наполняя комнату розовым сиянием.
Отец любил закаты. Это осталось одним из самых ярких воспоминаний о нем. Он брал ее за руку, и они шли на свое излюбленное место во владениях бабушки. Солнце надолго зависало в небе, и порой казалось, что это вовсе не солнце, просто отец убедил ее в этом, вывернув реальность, заставив ее думать и видеть то, что хотел он.
Криминологическое профилирование стало модным. Она читала лекции по всей стране, считалась экспертом и привыкла, что к ней обращаются за консультацией по самым жутким преступлениям. Но отец никогда не подходил под общие мерки. Это был человек, который любил свою семью, любил природу, любил закаты и животных. Который подарил ей настоящее детство и обожал ее. Любящий и любимый другими.
И все же он был злом. Возможно, худшим из зол, злом, затаившимся совсем рядом и обманывавшим ее детское сердце. А позже, когда появились подозрения, когда она пыталась его разоблачить, мать не верила ей, и Рени стала сомневаться во всем, что знала.
И даже сейчас она все равно скучала по нему. В этом и была опасность свидания. Она скучала по тому, как он произносил ее имя, Рени, старое семейное имя, с намеком на южный говор. Он в тюрьме, а она здесь, в пустыне, в безопасности, вдали от него и его манипуляций. Ее страшило, что при встрече детская любовь оживет снова.
— Мне очень жаль, — сказал Дэвид, словно понимал, что с ней творится. Но этого никто не мог понять. Она и не ждала этого. Или не хотела.
— Для вас это просто очередная зарубка на прикладе, — сказала она. — Когда все кончится, вы станете почетным гостем в Куантико. А для меня это жизнь, жизнь моей матери. Я не хочу становиться сенсацией. Я не хочу, чтобы потом выяснилось, что вы продали историю для десяти серий какого-нибудь подкаста. Не хочу никакой прессы. И не хочу, чтобы вы излагали кому-то в интервью вашу версию событий.