Не будь дурой, детка!

Козырь Фаина

— Банкротство нам не грозит? — устало разминая шею, поинтересовалась Даринка.

Савелов вздохнул:

— Нам нет! А вот Альбертик скоро прибежит сдаваться… Ору будет!

И подошел к Даринке, ласково погладил ее по голове:

— Спасибо, моя девочка! — и, приобняв, притянул к себе, нежно чмокнув в нос.

Даринка вся засияла. Так приятно, когда тебя ценят, когда на тебя смотрят так пронзительно сладко, когда тебя чмокают, пусть даже в нос… И она не стала отстраняться. Зачем? Вдруг это странное блаженство продлится.

А Ромка взял и снова ее поцеловал. И снова в нос. Даринка рассмеялась. А Ромка стоял, молчал и смотрел на ее улыбку, словно ничего прекраснее в жизни не видел. Или Даринке, романтичной идиотке, так показалось. Да какая разница!

А Ромка снова не удержался и поцеловал ее, вот только на этот раз промазал чуть — чуть…

Сестра Мария появилась с мужем часам к трем — шумно, громко, сопровождаемая восхищенными криками заспанных сыновей и приветственными поцелуями матери и брата, вышедшими на улицу ее встречать. Она тормошила Романа, что — то веселое и радостное ему щебеча сразу перед калиткой у машины, а тот, оборачиваясь и ловя в окне заинтересованную горяновскую мордочку, кивал сестре и Даринке одновременно, подхватывал тяжелые пакеты и вылавливал расшалившихся пацанов, выскочивших полураздетыми. Показался нагруженный чем-то объемным муж Марии — одетый совсем по-летнему крепкий блондинистый парень, настолько исконной славянской внешности, что как-то сам сразу отпал вопрос, который Горянова себе задавала: как в этой итальянской семейке взялись у мальчишек древнерусские имена. И татуха в виде Перунова громовика на его плече лишь подтверждала первое впечатление: парень когда — то очень серьезно увлекался славянской мифологией. Муж Марии звался Данилой и вблизи смотрелся блондинистой конопатой милашкой, хотя, судя по его голосу и манере передвигаться, занимался в жизни чем — то суровым и очень опасным. Горянову довольно скоро со всеми познакомили. Более того, как — то сразу и без всякого предисловия — приняли. И было это очень естественно и просто. И девушка даже не сразу поняла в этом непереставаемом гомоне и кутерьме, как оказалась на улице вместе со всеми, готовя открытую веранду с печью для позднего ужина с вином, зеленью и шашлыками.

Большие мальчишки разожгли печь, а мелкие носились от поленницы к веранде, поднося отцу и дяде древесное топливо, устраивая негласное соревнование на скорость и выносливость. Мария и Даринка вместе резали овощи и зелень в салат. Катарина разносила бокалы, ставила на стол объёмные тарелки с хлебом, ароматным домашним сыром, крупными оливками и вялеными помидорами. Трещала, делая вокруг все красивым, сказочным и уютным, открытая печка. К вечеру стало холодать, и было принято решение мясо жарить не на печи, а принести мангал: уж очень не хотелось всем расставаться с невероятной огненной аурой и добрым теплом. У печки было жарко, а вот вдали от нее — довольно промозгло, и Даринке, в ее модной курточке, стало зябко. Она только повернулась в поисках тепла, а ее плечи уже накрывало что — то объемное, большое. Пушистое. Ромка как — то умудрился в перерывах между подкладыванием дров и нанизыванием мяса на шампуры сбегать в дом и принести ей огромную вязаную кофту, сладко пахнущую нежностью. Укрывая девушку, он задержал свои руки, обвивая Горянову в кокон, притягивая к себе. И так они стояли, пока суровый Данилкин взгляд не отправил Романа обратно к мангалу. Катарина и Мария, наблюдавшие эту картину со стороны, переглянулись и разом засмеялись.

— Строит тебя, Ром, свояк — то …

Но вот уже потянуло запахом готового мяса, и все заняли свои места за столом, только Елисейка, вопреки молчаливому взгляду отца, забрался не на приготовленный ему стул, а на колени к Горяновой, деловито расстегнул ее огромную кофту, уселся и также невозмутимо застегнул пуговицы этого вязаного монстра у себя на пузике, сладко приваливаясь спиной к Даринке.

— Все! Койми меня! Я у тебя в зивотике! — и на уговоры бабушки и мамы не реагировал, сообщая периодически утробным голосом: — Я никого не слысу! У меня есё усей нет!

— Елисей! У тебя сейчас реально ушей не станет! — чуть повысил голос Данила, и Елисейка в кофте обиженно засопел, высовываясь.

— Ну, пап…

— Данила, позвольте ему посидеть так, пожалуйста! — попросила Даринка.

Тот свел брови и сурово кивнул:

— Ладно. Не долго! Слышишь, Елисей.

Даринкино

пузо энергично закивало.

За столом ели с аппетитом и разговаривали. Обо всем на свете. О книгах, о фильмах, о людях, о семье. Горянова с удивлением узнала, что у Роминой мамы в Италии шесть сестер, и Катарина среди них старшая. А эту огромную кофту вязала младшая среди сестер — Франческа, которая всегда вяжет что — то огромное, потому что сама ростом под два метра. Что Ромкины мать с отцом перебрались в Италию после смерти ее родителей и что сама Катарина приезжает раз в полгода в Россию, чтобы повидать дочерей и сына. Что под городом Бари у них плантация фруктовых садов. Что Даринку ждут в гости к следующему урожаю персиков и нектаринов и что ее угостят fico d’India — очень вкусными плодами кактуса. Что в семье есть еще одна сестра, но у нее серьезная презентация в Питере, и она приедет с мужем и детьми чуть позже.

Все это было настолько ошеломительным и невероятным, целый огромный Ромкин мир открылся Даринке — светлый, прекрасный, радостный, теплый. Мир, частью которого очень хотелось быть. В пузике давно спал, сладко посапывая, Елисейка, а теплая Ромкина рука нежно гладила горяновскую ладонь. И всюду плыла, обволакивая сидящих, искренняя любовь и настоящая забота. Самая большая драгоценность в этом мире. На память пришло чудесное четверостишие, которое Олька повесила у себя в офисе над боковинку шкафа у стола:

Когда устал и жить не хочется,

Полезно вспомнить в гневе белом,

Что есть такие дни и ночи,

Что жизнь оправдывают в целом.

«Да, — улыбаясь, подумала Горянова, — сегодня один из таких невероятно счастливых дней. И какое это счастье — просто жить!»

Но сумерки сгущались. Холодало. Догорали последние поленья. Пора было собираться в дом, а у Горяновой даже мысли не возникло, что вообще — то пора ехать в город, ну не оставаться же, в самом деле, здесь на еще одну ночь. Даринка попыталась встать, что оказалось невозможным — Елисейка сильно смещал центр тяжести, делая нехитрое занятие неисполнимым. Мария рассмеялась, наблюдая за безуспешными попытками Горяновой встать, и указала Даниле на Даринкино пузо.

— Сейчас заберу! — сказал тот жене.

Сладко сопящий Елисейка перекочевал на руки к отцу, и женщины стали убирать со стола. Даринка поискала глазами Романа, но тот, сорванный пять минут назад неожиданным настойчивым звонком, отсутствовал. Горянова с большим удовольствием вместе с Катариной и Марией приводили в порядок веранду — дружно, ловко, слаженно. Где — то внутри сердце замечало, как приветливо, душевно смотрела на нее Катарина, как открыто и правдиво улыбалась ей Мария, и как она сама совсем не чувствовала никакой преграды между собой и Ромиными близкими.

Шеф появился в дверях и минуту — две любовался ими. По — другому и не скажешь. И Горянова чувствовала его взгляд всей своей кожей, и этот взгляд волновал ее, заставляя сердце биться неровно и быстро.

Даринка понесла в дом последнюю тарелку, когда Роме снова позвонили. Он, уже занятый разбором стола, попросил:

— Дарин, принеси, пожалуйста, мой телефон, я его на кухне оставил.

— Угу! — кивнула Даринка и пошла в дом.

Звонок разрывался, требовал, кричал, разве что ногами не топал.

Горянова взяла его в руки, и дисплей снова ожил, вибрируя, бросая в пространство музыкальный крик и яркую надпись: Зайка.

Даринка была совсем не готова это увидеть. Совсем не готова. Только не сегодня… Где — то внизу живота скрутила мгновенная боль. Девушка задохнулась, пытаясь привести мысли в порядок. «Он ничего мне не обещал! Он ничего мне не обещал! Мы ведь не встречаемся!» — билась в мозгу, пытаясь прорваться к душе, спасительная, охлаждающая мысль. Но боль, боль была слишком сильной. Слишком осязаемой. Потому что надежда была… Эта подленькая, мерзкая надежда… Слезы, не спросясь хозяйку, брызнули из глаз.