Не было ни гроша, да вдруг алтын
Шрифт:
Явление седьмое
Анна, Настя, Баклушин, Елеся, потом Мигачева.
Настя. Никто нас не трогает, никто нам не мешает.
Елеся (вешает сертук на дереве подле стола и начинает чистить).
Чижик-пыжикНастя (сконфузившись). Конечно, соседи у нас люди простые. (Елесе.) Елеся, вы бы дома сертук-то чистили. (Баклушину.) Но все нас так уважают.
Елеся. Очень нужно дома-то пылить.
Настя (почти сквозь слезы). А на нас-то зачем пылите! Отойдите по крайней мере.
Елеся. Ничего-с, кушайте чай, вы мне не мешаете.
Баклушин. А он чудак порядочный!
Настя. Не обращайте на него внимания, он малоумный.
Елеся. Уж и сертучок, Настасья Сергевна. (Надевает сертук.)
Настя. Оставьте меня!
Елеся. Да вы поглядите! (Поворачивается кругом.) Красота! Великонек немножко, да не перешивать же! Авось вырасту; что доброе-то портить!
Входит Мигачева, принарядившись очень пестро и без вкуса.
Баклушин. Это что за явление?
Настя. Это его мать! Она очень хорошая женщина! Учтивая, обязательная.
Мигачева (Елесе). Скоро ль ты, чучело гороховое?
Елеся. Готов. Совсем Максим, и шапка с ним.
Мигачева (проходя мимо Насти). Чай да сахар всей компании. Ох, не очень ли важно вы расселись-то. (Уходит в сад, Елеся за ней.)
Настя (сквозь слезы). Это ужасно! Я не знаю, за что они нынче все обижают меня. А все-таки здесь хорошо.
Баклушин. Нет, Настасья Сергевна, не утешайте себя, вам здесь нехорошо. Напрасно вы оставили вашу крестную маменьку.
Настя. Разве я сама ее оставила! Она начала меня упрекать: «Что ты все хорошеешь!» Ну, а что же мне делать! Я не виновата. Стала меня одевать похуже, а я все-таки лучше ее дочерей. Рассердилась за это да и прогнала меня.
Баклушин. Да, так вот что! Ну, теперь для меня дело ясно.
Анна. Да, ни за что обидели девушку.
Настя (с упреком). Тетенька!
Анна. Что, Настенька, скрываться-то, коли он тебе знакомый! Пусть уж все узнает. Кабы с рук ее сбыть, вот бы перекреститься можно.
Баклушин. Сбыть! Точно вещь какую. А куда же сбыть ее вы думаете?
Анна. Кроме как замуж, куда ж она годится! Ничего она не знает, ничего не умеет.
Баклушин. Неприятное положение! Надо подумать об этом серьезно. Что же вы делаете?
Настя. Так, кой-что.
Баклушин. Не кой-что, вам надо трудиться! Вы хоть бы уроки давали.
Настя. Чему? Я сама ничего не знаю. Вы видели, как меня воспитывали. Меня учили только тешить гостей, чтоб все смеялись каждому моему слову; меня учили быть милой да наивной; ну, я и старалась.
Баклушин. Да. правда. Ну, так вот что: сами учитесь! Да учитесь прилежней.
Анна. Оно, точно, хорошо; только, пока учишься, надо кушать что-нибудь.
Баклушин. И то правда.
Анна. Богатые думают об ученье, а бедные о том, чтоб только живу быть.
Настя. Постойте, погодите, тетенька! Дайте нам поговорить. (Отходит к стороне и манит Баклушина.) Подите сюда на минуточку!
Баклушин (подходя). Что вам угодно?
Настя. Можно вас об одном спросить?
Баклушин. Спрашивайте, что хотите!
Настя (тихо). Вы меня любите по-прежнему?
Баклушин. Больше прежнего.
Настя. Ах, как это хорошо!
Баклушин. А вы?
Настя. Про меня-то что и говорить! Кого ж мне и любить, как не вас? Так смотрите же!
Баклушин. Что смотреть-то?
Настя. Не обманите меня.
Баклушин. В чем? Я вам ничего не обещал.
Настя. Вы обещали меня любить, а это мне дороже всего.
Баклушин. Если я вам так дорог, отчего же вы давеча не хотели сказать мне своей квартиры?
Подходят к столу.
Настя. Я боялась, что вы войдете к нам, увидите нашу бедность и разлюбите меня. (Плачет.)
Баклушин. А плакать-то об чем?
Настя. Мне стыдно.