Не измени себе
Шрифт:
Через десять месяцев Варя родила девочку. Назвали мы ее Надеждой.
А спустя еще год Варя начала мрачнеть. Все чаще она повторяла, что, кроме своих больных и железок, я ничем не интересуюсь, что она устала от маленьких детей и постоянной нехватки денег (большую часть зарплаты я тратил на изготовление аппарата), что домой я являюсь черт-те когда, да и то не в комнату, а в свой сарай, что мои книжки она когда-нибудь сожжет, что в мое изобретение она не верит - надо мной уже смеются люди, обзывают не врачом, а слесарем...
С каждым днем ссоры стали
– Уходи! Не можешь - уходи!
И она вдруг ушла: в тот же день собрала свои пожитки и переселилась к подругам по общежитию. На руках у меня остались двое детей.
Девочек я снова отвез в Дятловку к матери. Если бы не она, я не знаю, что бы делал...
Перед XIX съездом партии меня приняли в члены ВКП(б), переименованной теперь, в КПСС. В связи с этим, помимо постоянной работы в больнице, меня назначили еще и дежурным хирургом по области.
По территории наша область превосходила две Италии. В мое распоряжение предоставили двухместный допотопный самолет, похожий на таратайку. Передвигался он так же тряско, как и моя прежняя телега. Вылетал я по самым срочным и тяжелым вызовам. Особенно прибавлялось хлопот зимой. Кабина у самолета была открытая, летал он низко - пурга, ледяной ветер, Почти никакой видимости. В такие моменты я с головой запахивался в тулуп и думал о своем аппарате. Под стрекот мотора мысли текли глубоко и спокойно.
Как-то, вернувшись из очередного рейса, я сразу же лег спать я увидел такой сон.
Сначала сплошной мрак... Затем с какой-то верхней точки сквозь него проступили очертания земли. Пустой, голой, как каменная твердь... На ней стояла огромная толпа людей. Все они молчали и время от времени беспокойно поглядывали на небо. И вдруг среди них я заметил себя... Я находился в самой гуще... Вокруг меня постепенно нарастал какой-то ропот... С каждой секундой он становился слышнее, взволнованней - я не мог понять его причины и тоже, как все, принялся озираться... Потом кто-то резко вскрикнул и указал вверх. Люди подняли лица и в ужасе замерли: небо неожиданно поплыло, из-за горизонта показалось неестественно яркое, необычное созвездие. За ним выплыло второе... третье... четвертое... Люди разом закричали и, сметая друг друга, помчались. Я упал, закрыл руками голову и не сдвинулся с места. Во мне сработал рефлекс, приобретенный в реальной жизни - не поддаваться панике... Затем все смолкло.
Кто-то тронул меня за плечо. Я поднял голову и близко увидел над собой лицо, и тотчас узнал его: это была женщина, которую я видел во время бомбежки в Армавире...
Показав жестом, чтобы я поднялся, она улыбнулась мне абсолютно так же, как и тогда: очень по-женски и чуть извиняюще. Что вот, мол, исчезают земля, люди, вместо них появляются какие-то несуразные созвездия, а только все равно вся эта нелепость не имеет никакого значения. Суть в ином. В том, что мы сейчас понимаем друг друга... Ведь так же?..
И я снова кивнул ей.
Кивнул, пронзенный несоответствием
Меня так потрясло это, что я тотчас все придумал. Ясно, четко, во всех деталях увидел перед собой чертеж...
Я проснулся... По-прежнему стояла ночь. В окно проникал слабый отсвет луны. Поднявшись, я зажег лампу и принялся шарить по комнате: мне нужна была новая лопата.
Вспомнив, что только вчера мне пришлось искромсать последнюю, я в одних трусах кинулся в коридор и постучался к своей хозяйке - тете Дусе.
– Что?..
– перепуганно закричала она.
– Что такое?!
– Это я, тетя Дуся. Я - Степан. Мне очень нужна лопата.
– Какая лопата? Четвертый час ночи!
– Неважно, - ответил я.
– Я все придумал.
– Что?
– Со своим аппаратом!
Хозяйка надолго замолчала, наконец облегченно произнесла:
– Бог ты мой, я думала, ты спятил...
Сонная, она вышла в коридор, достала в сенях лопату. Я тотчас схватил ее, помчался в комнату. Тетя Дуся пришла следом, спросила:
– Что, прямо сейчас делать будешь?
Я кивнул ей...
Суть моего открытия заключалась в следующем: чтобы костные отломки держались относительно друг друга неподвижно, спицы надо было пропускать сквозь них не параллельно, а крест-накрест. И крепить их следовало не дугами, а кольцами. Только тогда аппарат превращался в единую монолитную конструкцию...
Колец у меня не было, я принялся мастерить их из дуг, скручивая гайками.
Наблюдая за мной, тетя Дуся посоветовала:
– Ты бы штаны надел.
Когда я облачился в брюки, хозяйка принялась мне помогать. Мы провозились до утра. Тетя Дуся оказалась женщиной смекалистой - по ходу работы она надавала мне кучу мелких, но дельных советов.
Наконец аппарат был готов. Отломки в нем чуть-чуть шевелились, но это уже шло от несовершенства доморощенной "техники". Главное - идея приняла реальную и наглядную форму. Оставалась доработка отдельных деталей...
БУСЛАЕВ
После Римской олимпиады вокруг меня установилась приподнятая атмосфера. Мое имя, фотографии замелькали в газетах, журналах. Окружающие стали посматривать на меня по-особому.
Однажды на улице я услышал:
– Буслаев... Вон Буслаев!
В течение месяца мне пришлось трижды выступить на радио и дважды по телевидению.
К сожалению, никто из тех, кто писал обо мне, не упомянул о щах с солониной, о гастрите, о шести годах напряженной работы, о перебоях в сердце. Меня подавали эдаким целеустремленным, чуть ли не с рождения обладающим прыгучестью, волей, кристальными моральными качествами и даже тактическим умом. Никто не сказал, что в спорт я пришел из-за слабости и нужды, хотя в беседах с журналистами я не скрывал этого. Но самое удивительное заключалось в том, что и сам я принялся рассказывать о себе с чужих слов.