Не измени себе
Шрифт:
Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу, глянул на мою ногу, недовольно поморщился:
— Эк тебя расквасило! — И спросил: — Сам-то вылезешь?
Я сразу почувствовал себя виноватым. Я схватился за крышку машины, подтянулся, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул… Санитары подхватили меня в последний момент.
Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки. Затем их сняли. Трусы зачем-то тоже. Стыд почти заглушил
Наконец на меня набросили простыню, какая-то пожилая медсестра наклонилась ко мне, всматриваясь в лицо, страдальчески поцокала языком:
— Ох, молодой-то какой!
Я спросил:
— Что, тетя? Так уж все плохо?
Она тихо ответила:
— Не знаю, сынок. Не знаю. — И в третий раз повторила: — Не знаю…
Явился дежурный хирург. Бросив взгляд на мою ногу, он, морщась, покачал головой, поинтересовался:
— Вы тот самый Буслаев?
Превозмогая боль, я ответил:
— Да, доктор… Что будет с ногой?
Посмотрим, — откликнулся он. — Сейчас трудно определить, посмотрим. — И куда-то исчез.
Мне сделали укол, боль притихла, я закрыл глаза…
Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:
— Митя! Что же теперь будет, Митенька? Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я уловил в нем другое.
Я сказал ему:
— Все правильно, Сережа… Я тебе больше не конкурент… Это финиш…
Он вздрогнул, горячо заговорил:
— Как тебе не стыдно! При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь, будешь!
Я отрицательно покачал головой. Жена закричала:
— Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!
Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Они попросили удалиться жену и Звягина.
Новый хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривил губы.
Я напряженно спросил:
— Что? Отрежете?
Он поднял на меня глаза:
— Отрезать можно было и без меня. — И прибавил: — Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!
Через полчаса меня повезли на операцию.
Жена продолжала дрожать в истерике, ее никто не мог оторвать от тележки, на которой везли меня.
Перед операционной Людмила вцепилась в рукав дежурного хирурга, надрывно закричала:
— Я ничего не буду! Умоляю! Я должна быть там, прошу вас! Я боюсь, я умоляю!
Ее почему-то впустили…
Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тот час испугался своего распластанного беспомощного положения.
Я повернул голову к жене:
— Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя.
Она прикрыла лицо руками, горько заплакала.
— Не смей! — повторил я. — Что бы ни было во время операции, не смей!
Мне воткнули в вену иглу, что-то пустили в кровь. В голове пошел туман. Тело начало наполняться сонной тяжестью… Еле ворочая языком, я снова выговорил:
— Не смей… Нога. Мне нога… Нет…
На меня обрушились покой, тишина… Все исчезло…
Я успел подумать:
«А небытие, оказывается, приятно…»
КАЛИННИКОВ
Очень скоро меня действительно вызвали в Москву на заседание ВАКа…
Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, как в дверь постучали.
— Да!
Вошел старый знакомый Гридин. Он по-прежнему был экспертом, только теперь в Минздраве СССР. Точно закадычный друг, Гридин радостно обнял меня и расцеловал.
Оглядев меня, он заявил:
— Рад! Рад видеть вас снова, да еще на «белом коне»! Честно говоря, не ожидал!
Я настороженно поинтересовался:
— То есть?
— Лауреатском! — провозгласил Гридин. А ведь после нашего знакомства всего лишь… Вы не помните, сколько лет прошло?
— Одиннадцать.
— Да, да, — подтвердил Гридин. — Верно. Как время-то летит!
За эти годы он располнел, поседел, в его осанке появилось что-то львиное.
Я показал ему на кресло. Гридин с удовольствием сел.
Я помялся, произнес:
— Извините… Я прямо с дороги. Мне бы руки немного сполоснуть…
Гридин великодушно согласился:
— Конечно, конечно! Я тут без вас поскучаю. — Он взял со столика какой-то журнал.
Я отправился умываться в ванную.
Закрыв дверь, я задумался — хотелось понять, что означает этот визит? Ведь так просто он прийти не мог…
Как только я вернулся в комнату, он отложил журнал в сторону, с радушной улыбкой объявил:
— Знаете, я ведь к вам с интересным предложением!
Я вежливо отозвался:
— Да, да… А именно?
Он коротко глянул на меня:
— Вероятно, как и раньше, вам все сразу надо говорить в лоб? Верно?
Я кивнул. Гридин отвернулся к окну, помолчал, наконец проговорил:
— Имеются сведения, что вопрос о вашем лауреатстве может решиться положительно. Но при одном условии…
Я ничего не спрашивал, молча распаковывал свой чемодан и ждал, что он еще скажет.
Гридин тихо повторил:
— При условии… И, выдержав паузу, быстро произнес: — Что вы возьмете себе в компанию еще двух-трех наших людей. Не больше.
Я подумал: «Как был клопом, так и остался».
И вслух уточнил:
— То есть обязательно должна быть группа? Так?