Не на месте
Шрифт:
Наконец, я не выдержал и со стоном вернулся в исходное положение.
– Извините, Учитель, но все это без толку. Это вообще ни черта не помогает... ну, в критических ситуациях.
Он потер подбородок, кивнул:
– Да. Ты медленный. Поэтому ты скверный боец. Иначе этого, - указал на мою разбитую скулу, - не случилось бы.
Я вздохнул. Признаться-то пришлось, Учитель про каждую мою "боевую рану" выведывает, как я ее получил, и устраивает разбор ошибок. Но я просто мастер глупо нарываться, за что и огребаю часто и густо...
– Ладно, - изрек он с явной
– Прежде я намеренно избегал этого момента, лишь растягивал связки и укреплял мускулы, дабы обрядить твое тело в невидимый доспех. Но ты прав, сие бесполезно, если боец не владеет главным: Эвиту, Истинным трансом.
– Но...
– Эвиту тебе не постичь, - отрезал Учитель.
– Это сложный духовный путь, на долгие годы... Мы поступим иначе: пусть будет хоть малое - экстаз битвы. Вы называете его боевым бешенством, и твои соплеменники к нему весьма склонны, м-да... Это не Транс, а лишь помрачение разума, уподобляющее человека дикому зверю. Но он придаст силу и немного ускорит реакцию, что однажды, быть может, спасет тебе жизнь.
– А-а...
Я малость обиделся за тупых соплеменников, но больше обалдел.
– Скверно то, что я не знаю, как вызвать это состояние...
– рассуждал Учитель.
– Гм... Гм... Но нам надо его вызвать. И тебе надо научиться, даже привыкнуть впадать в него в случае опасности. Ты понимаешь?
– Э-э... да.
Он еще немного поскреб подбородок, потом спросил:
– Скажи, тебе случалось прежде терять голову от ярости? Настолько, чтобы себя не помнить?
– Ну... нет, не настолько.
Мне вдруг стало неуютно. А он взирал на меня чуть ли не ласково.
– Тогда пойдем самым простым путем, - сказал мой добрый Учитель и влепил мне пощечину.
И еще. И еще...
Вы уж меня простите, но я не буду тут приводить, что он при этом выкрикивал, - это личное. В итоге я стал отбиваться и обзываться в ответ. Вывалил все, что накипело за эти годы, даже сам от себя не ожидал, думал, давно перерос все эти обидки. В общем, он довел меня до истерики, но и только.
***
Освежившись, я вернулся в постель и уснул крепко, как наревевшееся всласть дитя. Вторично меня разбудила тетка Анно. Солнце уже стояло высоко. При всяком движении в голове переливалась тяжелая жидкость, которая давила на глаза и вызывала желание лечь обратно и умереть.
– Тауле, родненький. Ой! На тебе и лица нет... А глаз-то!
Я ощупал распухшую щеку. М-да.
– Чего надо?
– буркнул я.
– Сам зовет.
Кухарка смотрела как-то со значением и уходить не спешила. Иногда она решительно забывает, что я давно уже взрослый дядя. Прикрываясь простыней, я встал и кое-как оделся. Внизу гремели посудой. Доносились громогласные реплики сестрицы. Скакали на лестнице младшие кузины. Вопила нянька. Бранились служанки. Наша извечная какофония, чтоб ее...
Я проследовал в кабинет. Отца не было. В смежной спальне вертелась у зеркала Ваау, моя мачеха, любовалась на свое необъятное пузо.
– Ох, и рожа у тебя!
–
Я мог бы ответить, что она не только неумна, но и не больно хороша собой (что истинная правда). Но вместо этого сказал:
– Зато ты у нас вся светишься, дай бог тебе здоровья.
– Ну уж...
– А, явился, - в дверном проеме возник батя, хмыкнул: - Хоро-ош!
Он покосился на мачеху:
– А ты поменьше красуйся, дура. Сглазишь еще.
– Типун тебе!
– мигом взвилась та.
– Чего мелешь-то?! И так я вся извела...
Но батя уже прикрыл дверь.
В кабинете царил приятный полумрак, и мигрень немного отпустила. Взгляд невольно следовал вдоль извивов причудливого узора на гардинах: рийская парча столь модного у них благородного цвета запекшейся крови.
Пунктик это батин: все на рийский манер. Даже одевается, как они. Сейчас, например, на нем были шаровары и долгополая рубаха зеленого шелка. И, конечно, никакой простецкой бородищи лопатой, буйной гривы, все культурно: борода ровно подстрижена, волосы убраны в толстую косу, схвачены массивным золотым кольцом. На груди - золотая гривна с изображением кабана, жабы и удава (упорство, богатство и целеустремленность), а под рубахой у него еще целая связка оберегов - как и большинство купцов, батя суеверен до чертиков.
– Значица, так, - начал родитель.
– Мы тут покумекали и решили, что и впрямь пора тебе с учебой завязывать, да и ехать с Лаао и с дядькой твоим.
Они решили. Молодцы.
– Ну и когда сие прекрасное событие намечается?
– вяло поинтересовался я.
– А вот отыграем на Восшествие свадьбы, Течку переждете, да и двинете.
Свадьбы - это у двух старших кузин. За Асаарунов идут, за братьев тоже. Ничего так семья, солидная, лесом торгуют.
– Авось и наша лярва разохотится...
– батя досадливо поморщился: больная тема.
А ведь как бы славно: и стерву-дочку сбагрить, и Лаао прибрать покрепче, и дело стало бы уже чисто семейным... Компаньон был всяко хорош и особо ценен своей кристальной честностью, однако и норов выказывал: спорил, мог и насвоевольничать. Зятем-то покладистей бы стал.
– В общем, через месяцок, - подытожил батя, - чтоб дождей не дожидаться. Сворачивай делишки свои и готовься.
– Ясно.
С глаз долой. Я рассеянно теребил связку ключей на столе. От многочисленных пристроек, амбаров, лавок, складов. Сколько ж добра! И кому это все достанется? Той подлянке, что готовит мне мачеха? Подлянчику.
– Вот чего, - батя озабоченно кашлянул.
– СтаршОй мой и твой дядька, Унуа-Ота письмо прислал. Про тебя справлялся: не дуркуешь ли чего... Хм. Не погано бы тебе перед первым плаваньем съездить в монастырь-то к нему. Поклониться там, обряд какой пройти. Положено так. Да он в том месяце и сам наведаться обещал. Гляди! Чтоб смирнехонько при нем, а то вечно шута из себя строишь!
– Хорошо, буду скромником. Это все?
– Ты, эта... Кх-м. Чай, баб-то уж распробовался, какие тебе больше по вкусу-то? Смуглявые аль беленькие? Небось пышечки, э?