Не оглядывайся, старик (Сказания старого Мохнета)
Шрифт:
– Бабушка, ты с джиннами разговариваешь?
– Бисмиллах!
– вздрогнув, произнесла бабушка.
– Бисмиллах!
– И сердито крикнула: - У, сын хвостатого! На ночь глядя проклятых джиннов поминать!...
– Бабушка, а ты их видела когда?
Бабушка снова произнесла "бисмиллах!" и стукнула меня по руке веретеном.
Я ночевал у бабушки, и как всегда, когда дедушки не было, спал на его кровати. Заперев дверь, бабушка заглянула под одну кровать, под другую...
– Чего это ты?
– спросил я, удивленно глядя на бабушку.
– Чего,
– А какие у него враги, бабушка?
– Я сел и испуганно поджал под себя ноги.
Бабушка погасила свет.
– Откуда я знаю, какие враги, - проворчала она, устраиваясь на кровати.
– Мало ли на свете мерзавцев.
Потом она шепотом произнесла молитву, и как всегда, стала просить аллаха: "Убереги, аллах, дитя мое от горестей и напастей...".
Я знал, что когда она говорит "дитя мое", она думает о Нури. В своих молитвах бабушка никогда не упоминала ни маминого имени, ни имени Джалила сына от первого мужа, я даже понятия не имел, где он, что с ним. Иногда, правда, она просила аллаха позаботиться об "ее детках", но сюда уж наверное входили все, даже мы, внуки. Я повернулся на бок, теперь мне виден был сад. Было тихо и светло от луны. Иногда меж деревьями мелькала Гумаш и тотчас же исчезала. Сейчас в полной тишине река, казалось, журчит совсем близко. Бабушка вскоре начала похрапывать, а меня, как это случалось всегда, когда я спал в одной комнате с мамой или с бабушкой, сразу же охватило чувство одиночества: казалось, что я совсем-совсем один на свете.
Грустный и одинокий, глядел я в окно и вдруг увидел Гюллю; держа в руках что-то белое, она настороженно огляделась по сторонам и потом быстро скользнула в комнату Ширхана.
Я догадался, что в руках у нее белеет его рубашка, Гюллю обещала принести ее вечером. Вот только почему она крадется, как вор?... Я стал ждать, когда Гюллю выйдет обратно, но не дождался - сморил сон...
Проснувшись утром, я сразу вспомнил Гюллю и Ширхана. Я лежал и думал об этом, чувствуя, что в тайном посещении женщиной комнаты чужого мужчины есть что-то нехорошее, постыдное. И почему-то я ощутил враждебность к смешливой краснощекой Гюллю с ее пахнущими мылом руками.
Когда Гюллю сняла с плеча большой медный кувшин, в котором принесла воду из кягриза, мне показалось, что она гораздо красивее, чем вчера: щеки у нее пылали, глаза блестели.
– Иди, милый, полью тебе свежей водички!
– сказала она мне, приветливо улыбаясь.
– Не надо, - сказал я, насупившись.
– Ты что - шайтана во сне видел?
– Гюллю расхохоталась.
– Это ты ночью шайтана видела!
– выкрикнул я.
– Нет, милый, я ангела видела!
– И она снова расхохоталась.
Я в ярости схватил с земли камень и бросил, стараясь попасть ей в ногу. Гюллю ловко отскочила, потом подбежала ко мне, схватила, стиснула и начала целовать в щеки.
– Чего ты его мнешь, как медведица?
– прикрикнула на нее бабушка Фатьма и усмехнулась.
– Так бы его и съела!
– Гюллю последний раз
После завтрака я подошел к Ширхаиу, поливавшему сад.
– Как думаешь, - спросил он, - можно кидать камнями в женщину?
– И холодно взглянул на меня.
– Гюллю плохая, - набычившись, ответил я.
– Плохая? Это почему ж? Мылом пахнет?
– Он, видно, не придавал значения моим словам.
– И мылом... И хватает человека, как медведица. Чмокает, чмокает!...
– Но целовать - это не так уж плохо...
– Он чуть заметно усмехнулся и стал направлять воду на грядки огурцов с распустившимися желтыми цветочками.
– А зачем она к тебе ночью приходила?
– вдруг спросил я.
Ширхан распрямился.
– Откуда ты взял?
– Видел! Быстренько, быстренько... И прямо к тебе!
– Бабушка тоже видела?
– голос у Ширхана дрогнул.
– Нет. Бабушка храпела.
Ширхап смотрел на меня испуганно. Он побледнел, и я, не понимая в чем дело, на всякий случай сказал:
– Я бабушке не говорил.
Он облегченно вздохнул, словно только что перенес тяжелую ношу, присел возле грядки и сказал, не глядя на меня:
– Она мне рубашку стирала, ты ж видел - высушила и принесла.
– А почему ночью, когда все спят? И все по сторонам оглядывалась, будто вор какой?...
Ширхан молча посмотрел на меня долгим пристальным взглядом.
– Вот что, братик. Я здесь один, на чужбине... Прошу тебя, никому про это не говори.
– А что будет?
– Плохо будет, если расскажешь. Очень плохо. Не говори.
– Будь спокоен, - сказал я, растроганный его испугом и тем, что он, такой большой, признался мне в своей беззащитности.
– Никто не узнает.
– Вот и хорошо: Главное - мужчина должен слово держать. Вот кончу поливать огород, ружье тебе выстругано.
Я был счастлив: Ширхан говорил со мной как равный и даже назвал мужчиной.
... После обеда бабушка по обыкновению прилегла на топчане отдохнуть, а я оседлал коня, вырезанного Ширханом из деревяшки, и с "ружьем" на плече, с "мечом" в руках скакал меж деревьями. Гумаш гонялась за мной. Я был то Гачаг Наби, то гачаг Сулейман, я разил врагов, я настигал их, продираясь сквозь заросли... И тут вдруг услышал за кустами негромкие голоса. Испугавшись, я натянул поводья "коня" и метнулся было к дому, но вовремя вспомнил, что храбрецы не ведают страха, взмахнул мечом и стал натравливать Гумаш на тех, кто прятался за кустами.
Почуяв чужого, Гумаш с яростным лаем бросалась на шорох, но сейчас она только равнодушно повела головой, не обращая внимания на мое науськивание. Тогда я немножко прошел вперед и, пригнувшись, осторожно выглянул: Ширхан и Гюллю сидели рядышком в густом кустарнике. Гюллю держала руку Ширхана. Ширхан что-то сказал ей, она прижалась к нему, крепко поцеловала и поднялась. Он тоже встал. Гюллю была рослая женщина, но Ширхан был намного выше. С криком: "Гей!" я выскочил из кустов.
– Как смели вы войти в сад королевы фей?! Отвечайте!