Не открывайте глаза, профессор!
Шрифт:
Вот ведь… выхухоль небесная! Студенческий поток разделился на два ручейка, плавно обтекая подозрительный пакет. Издалека я заметила высокую золотистую макушку Истая, но подойти или окликнуть приятеля не решилась.
Мортенгейн вышел последним, и у меня скрутило внутренности от вида его высокой стройной фигуры, длинных тёмных волос, сжатых губ, чёрной повязки. Сердце ёкнуло, колени подкосились. Профессор сделал шаг — и наступил аккурат на моё послание.
Я не могла услышать хруст дерева и гипса — но чувство было такое, будто он раздавил мне кость. Моментально наклонившись, профессор ловко извлёк
Медленно-медленно, будто меня тянули на незримом канате, я двинулась по коридору по направлению к аудитории. За окном начинало темнеть, в одном из окон мелькнула слегка щербатая с одного бока убывающая луна.
Звуки стихли — было уже довольно поздно, занятия завершились, адепты и преподаватели ушли на ужин. Может, Мортенгейна тоже нет в аудитории? Может, он обернулся зверем и выскользнул из окна?!
Дверь оказалась прикрыта, из аудитории не доносилось ни звука. Успею ли я отбежать или отпрыгнуть, если он её откроет? Не в силах справится с немыслимым притяжением, я прижалась щекой к двери, чувствуя, как впилась в бедро металлическая ручка. И чуть не умерла на месте, услышав глухой голос с той стороны, совсем-совсем близко:
— Не убегай…
Глава 8
Убежать было первым моим порывом, но ноги буквально подкосились, я застыла на месте.
— Как ты умудрилась замаскировать запах? — хриплый голос Мортенгейна проникал внутрь моего тела, моя ладонь непроизвольно сжала проклятую ручку, впрочем, не поворачивая её. — Я не чувствую тебя, но слышу. Это ты? Это же ты?!
Я молчала, но тело бунтовало. Однако я была сильнее… пока что.
— Не убегай, девочка. Нам есть, что обсудить.
Вот с этим я бы поспорила.
— Проклятая гарпия… даже регенерация дуплишей не может быстро справиться с её ядом. Мне жаль, что всё так вышло, девочка.
Нет, на этот бред я не куплюсь. «Жаль»!
— Чего ты хочешь, наказание моё? Извинений? Если бы я знал, что всё так случится, приковал бы себя к стене в подвале.
Так ещё не поздно!
— Я могу сейчас вышибить дверь одним ударом, ты не успеешь убежать, — лихорадочный шёпот больше возбуждал, нежели пугал, я прикусила язык. — Могу, но не буду… Не буду! Пока что я ещё держу себя в лапах. Не доводи меня, открой дверь сама, она не заперта. Я… я отойду к противоположной стене. И не подойду, пока ты сама меня не позовёшь. Я хочу услышать твой голос.
Боль в щеке и привкус крови в слюне отрезвили меня на мгновение. Заходить к нему?! Я не сумасшедшая!
— Открой дверь сама.
Вот я попала. Надо бежать…
…от обернувшегося дуплиша не сбежишь. Особенно когда в ногах противная слабость, а рука буквально прилипла к ручке, отказываясь от неё отрываться.
— Мы можем помочь друг другу, девочка. Заходи. Я тебя не трону, пока сама не попросишь…
По-про-шу?! Да он псих!
— Иди сюда.
Точно, псих. Думает, позовёт — и я прискачу?!
— Поговорим. Я тебя не трону. Я даже соглашусь на твои условия, если смогу. Даю слово. Дуплиши никогда не нарушают данного слова.
Мои условия? Что он имеет в виду? Ему действительно так хочется поговорить, ему
— Ты мне снилась, — вдруг сказал профессор. — Но твоего лица увидеть не удалось и во сне. Проклятый болотник! Ты не первая девственница, с которой я был, но почему-то я никак не могу выкинуть тебя из головы… я словно чувствую твоё состояние, может быть, от этого мне так паршиво. Не убегай.
Скотина похотливая. Состояние он моё чувствует!
— Иди сюда.
Пальцы дрогнули, ручка повернулась, словно сама собой. Дверь в аудиторию открылась.
В аудитории было темно, но странным образом видеть мне это не мешало, Мортенгейн действительно оказался у противоположного окна, шагах в десяти, к тому же — ко мне спиной. Его точёный чёрный силуэт показался мне угрожающим.
И совершенным.
— У меня подозрительно улучшилось зрение, — пробормотала я.
— Ничего удивительного, — тут же откликнулся профессор. — После ночи болотника, проведённой со мной, ты получила на какое-то время многие качества дуплишей — зрение, слух, обоняние. Раны будут затягиваться быстрее.
— А на сырое мясо не потянет? Нет? Ну, хоть что-то. Жаль, отношение ко мне останется прежним. Зачем эти игры в добровольность и сочувствие, профессор? Что вам мешает сейчас взять меня силой, как тогда, в лесу? — сказала я негромко. — Что вам мешает свернуть мне шею? Ну, не врите, какой в этом смысл, со мной можно быть честным.
— Тогда, в лесу, я был не в себе, — глухо отозвался он, не пытаясь повернуться ко мне. — Сейчас всё иначе. Я дуплиш, разумное духовное существо, а не животное. Я не насилую женщин.
Я криво ухмыльнулась.
— Хороший пёсик. Хочется расплакаться от умиления.
Он так явно скрипнул зубами, что я едва сдержала невольную улыбку.
— Ещё раз скажешь «пёсик», я тебя на суку повешу. Не обольщайся моим терпением, маленькая язва.
— Это я-то? Вот вы испортили мне всю жизнь, — сказала я, улыбка превратилась в оскал. — Всё ясно, какое вам дело до простой человечки, это же не дуплиш, так — создание второго сорта.
— Кто тебя просил соваться в лес ночью, в болотник? — его голос, будто отражая моё состояние, пропитался животным рыком. — В эту ночь мы теряем контроль над своей звериной сущностью!
— Откуда мне-то было это знать? К тому же, если бы не я, та тварь разорвала бы вас на куски! — возмутилась я, а потом резко выдохнула, чувствуя, что с ума сошла всё-таки я, а не он. Я смотрела на него, не в силах глаз отвести, отмечала каждую мелочь, вроде изгиба пряди тёмных волос или складки на пиджаке, и меня тянуло к нему. — Вы говорили о моих условиях, на которые якобы согласитесь… Они таковы. Я… я согласна быть с вами добровольно. Иногда. Встречаться будем только на нейтральной территории, например, в аудиториях, после занятий. Вы не будете пытаться узнать моё имя, мой курс и прочее. И, — я набрала побольше воздуха в грудь, потому что сказать то, что я собиралась, было архитрудно, стыдно до одури, — не кончайте в меня. Хочу, чтобы наши встречи ограничились одной лунной фазой и не имели последствий. Процессом наших… м-м-м… встреч буду управлять я, в противном случае добровольно ничего не будет, а ваше слово ничего не стоит. Раздевайтесь, профессор.