Не сказка о птице в неволе
Шрифт:
– Хочешь, чтобы это была твоя спальня?
Она бросает на меня быстрый взгляд и кивает, отходя к окну.
– Договорились, – улыбаюсь я и ожидаю новой порции ее переглядок, но Китнисс не поворачивается, заинтересовавшись миром, который видит через стекло.
Снова спускаюсь на первый этаж, помня о том, что последний раз мы ели рано утром, еще в поезде, а значит, пора заняться готовкой. Протираю стол, заглядываю в холодильник, находя на полках банки консервов, а в шкафу – нетронутый пакет с мукой. На скорую руку замешиваю тесто, отправляю пирог в печь и иду осматривать свои владения.
В
Едим молча, а потом вместе поднимаемся в спальню. Пока Китнисс умывается, я застилаю ее кровать чистыми простынями. Аккуратно расправляю белоснежную ткань, добиваясь, чтобы не осталось ни единой складочки, взбиваю подушку и поправляю одеяло. Оборачиваюсь, сообразив, что больше не слышу шума воды – Китнисс стоит на пороге, одетая в черную ночную рубашку, а с ее еще влажных волос стекают отдельные капли. На ее шее белеет метка – она не снимает повязки, и я до сих пор не знаю, как выглядит рана, изменившая жизнь любимой.
Я разглядываю Китнисс, засмотревшись, и стыдливо отвожу взгляд, когда она хмурится.
– Извини, – бормочу я, а Китнисс проходит ближе к кровати, обходя меня стороной, и забирается под одеяло. – Спокойной ночи?
Китнисс кивает и внимательно смотрит мне в глаза. Словно чего-то ждет. Не понимаю намека и, щелкнув выключателем, нехотя закрываю за собой дверь.
Диван на первом этаже не широкий, но довольно удобный, и я, преисполненный переживаниями от переезда, быстро засыпаю, обняв подушку. Сновидений как будто нет, но даже сквозь сон мне настойчиво кажется, что за мной наблюдают.
Открываю глаза, стараясь привыкнуть к кромешной тьме, и невольно приподнимаюсь на руках, когда мне мерещится светлая полоса бинта, мелькнувшая в паре метров справа. Потираю веки, моргаю и снова смотрю туда, где стоит кресло, постепенно различая очертания женской фигуры. Глаза Китнисс блестят в темноте.
– Кошмары? – спрашиваю я, не находя другой причины, которая могла бы выгнать ее из теплой уютной постели.
Китнисс склоняет голову на бок и неопределенно пожимает плечами. Решаю, что бессмысленно выпытывать у нее что-то – приходится привыкнуть, что Китнисс теперь не говорит.
Откидываю одеяло, спуская ноги на пол, и тяну вперед руку, предлагая ее Китнисс. Ее взгляд замирает на моей протянутой ладони, и на секунду мне кажется, что рука Китнисс потянется ко мне, но, дрогнув, она остается на месте. К счастью, она сама покорно встает, следуя за мной в направлении спальни.
Я жду, пока Китнисс снова заберется под одеяло, накрываю им ее сверху и подтыкаю углы по краям. Она напряженным взглядом следит за моими манипуляциями, словно я могу нарушить не озвученный запрет и прикоснуться к ней. Но я и не пытаюсь рисковать: за все время, прошедшее с тех пор, как нас вызволили из плена, Китнисс впервые позволяет мне так открыто за собой ухаживать и не сбегает.
Наши взгляды встречаются, и…
– Мне побыть с тобой, пока ты уснешь? – я надеюсь продлить время до того, как мне придется оставить ее и уйти.
Я скучаю по Китнисс. Скучаю по возможности коснуться ее, почувствовать тепло нежной кожи. Мне до боли хочется услышать ее голос. И ничего этого нет: Китнисс не подпускает меня к себе ближе, чем на пару шагов, но и в эти мгновения зорко следит за каждым движением моих рук.
Сегодня особенный день – она не прогоняет. Ее уверенный кивок разрешает мне улечься на другую половину кровати, повернувшись к Китнисс лицом. Она тоже смотрит на меня, положив ладони под щеку.
Сейчас повязки на ее шее не видно, мягкие темные пряди аккуратными волнами лежат на подушке, а щеки чуть розовеют, выдавая беспокойство. «Родная». С недавних пор это слово все чаще приходит мне на ум, когда я думаю о Китнисс. Она уже настолько стала частью меня, что лишиться ее – страшнее, чем все пытки Люцифера.
Китнисс погружается в дремоту, отрывисто вздыхая. Она теперь всегда так дышит, будто каждый вздох – борьба с самой собой. И вечное напоминание мне, что я ее не уберег.
Вместе с тем, как Китнисс засыпает, я понимаю, что время, когда мне позволено лежать рядом, истекает, и поэтому ворочаюсь, начиная вставать. Мою попытку побега замечают: Китнисс тут же принимает сидячее положение, обеспокоенно глядя на меня.
Я немного растерян. В палатке Китнисс искала моего общества оттого, что боялась, будто я умру, – мы с ней оба переживаем за жизни друг друга. Но зачем я ей здесь, в доме, когда опасности нет, а пойти на сближение она явно не готова?
Непонимающе смотрю на нее, и неожиданно Китнисс протягивает руку вперед, похлопывая по моей подушке.
– Мне лечь обратно?
Кивок.
– Ты хочешь, чтобы мы ночевали вместе?
Я не имею в виду ничего, кроме сна в одной кровати, но Китнисс поджимает губы, размышляя, и кивает только спустя минуту.
«Хочу».
Снова укладываюсь на место, забираясь под одеяло, и наблюдаю, как Китнисс отодвигается к самому краю постели. Мне даже кажется, что еще немного, и она упадет, но именно там – на расстоянии больше, чем вытянутой руки от меня, – она чувствует себя достаточно в безопасности, чтобы, наконец, заснуть.
***
Дни начинают течь за днями, принося в нашу жизнь относительное умиротворение и покой. Я планомерно навожу порядок в доме, шаг за шагом очищая от пыли и неизбежного хлама новое жилище.
При ближайшем рассмотрении я понимаю, что нам досталось настоящее сокровище: дом не такой большой, как те, что остались в Деревне победителей в Двенадцатом, но он словно создан для того, чтобы жильцы в нем были счастливы. В любой комнате тебя встречают стены из дубовых бревен, деревянная мебель, тканые ковры и свечи, расставленные то тут, то там. В гостиной у камина примостился небольшой дровник, а на кухне – по бокам от печи – свисают декоративные вязанки трав и чеснока. Дом похож на те, что рисуют в книжках – здесь обязательно должен жить добрый домовой и звучать смех.