Не сотвори себе кумира
Шрифт:
В праздничный день 2 мая я должен был выехать а 1 отдаленный колхоз как уполномоченный райкома, и дело стало за немногим: не было попутной машины. На трех редакционных велосипедах наши инструктора уже неделю колесили по сельским дорогам из деревни в деревню, ежедневно сообщая по телефону новости, а другого транспорта в редакции не было. Пёхать за двадцать километров — перспектива не из завидных, и вдруг спасительное известие: в нужном мне направлении идет легковая машина исполкома. Едет на ней сам Кузьмин.
Часа в два он позвонил мне:
– Выходи к подъезду, мы
– Заедем ко мне домой, пообедаем, а потом захватим еще Соколова, часов в пять будем там, где нужно. Дороги всюду просохли, и мы мигом докатим.
В квартире нас встретила его жена, невысокая, с хорошим русским лицом, одетая по-домашнему. Едва мы успели войти в столовую, как из соседней комнаты выскочила девочка лет десяти и, подпрыгнув, как козленок повисла на могучей шее отца.
– Ах ты, егоза-стрекоза! — расплылся он в широчайшей улыбке, целуя девочку в голову. — Это моя люби мая дочурка Маринка, — добавил он, повернув ко мне счастливое лицо.
– Только одна?
– Дочка одна, а парней двое. Потому и люблю, что одна.
Он снял пиджак и пошел на кухню мыться, а Маринка, схватив полотенце, побежала вслед за ним.
Я остался один. Столовая, судя по всему, служила и гостиной, и приемной, и рабочим кабинетом. Из столовой две двери выходили в соседние комнаты. Не скрою, меня тогда поразила скудность обстановки: неказистый обеденный стол посредине и еще один письменный стол — у окна, полдюжины стареньких стульев, этажерка с книгами, платяной шкаф двадцатых годов, а за ним, в углу, на подставке допотопный патефон. "Небогато живет глава Советской власти", — невольно подумалось мне.
Над диваном в одной общей рамке за стеклом висели семейные фотографии. На одной из них в кресле сидел бравый кавалерист с коротко подстриженными усами. Руки его опирались на эфес шашки, стоящей меж колен, а рядом с ним стояла молодая женщина с застывшим лицом в длинном черном платье с белой опушкой по вороту.
– Это, брат, я! Можно узнать? Или скис за временем?! — весело сказал Кузьмин, возвращаясь в комнату.
– Это когда же вы?
– Давно, брат! Видишь погоны на плечах? Значит, еще в германскую… Еще холостым был.
Действительно, на могучих плечах просматривались погоны, в которых мое поколение видело символ старой царской армии, сорванный бурей революции. Правый погон пересекала портупея.
– В старой армии пробухал всю войну. В пятнадцатом ранило под Перемышлью, а на долечивание, то бишь на побывку, отпущен домой из госпиталя. Родом я из-под Вырицы, что под Ленинградом, и вот, помнится, сестра моя уговорила съездить в Питер сфотографироваться на память. Это вот она рядом.
– И в гражданской участвовали?
– А ты как думал? Ведь я в партии с четырнадцатого года и к тому же кадровый военный и ровесник почти всем нашим маршалам… Как началась гражданская, так до самого конца и трубил.
– Судя по погонам, у вас было какое-то звание?
– Младший унтер-офицер. Заметил, что на шашке
Все это он рассказывал не спеша, изредка посматриваю на часы, то на стол, на который Ирина Ивановна с Мариной подносили из кухни праздничную снедь. По том в квартире раздались новые голоса, и в столовую вошли еще два члена семьи.
– Это вот старший, Михаил, — знакомил меня Кузмин со своими отпрысками. — Скоро кончит восьмой класс, ну и верзила растет! Чемпион борща и каши! — с гордой ноткой в голосе продолжал он, любуясь высоки и застенчивым парнем в спортивном костюме.
– В кого же, как не в тебя, ему высокому-то быть, сказала Ирина Ивановна, вытирая ножи и вилки.
– Да уж, видно, в меня… А это вот Ленька, четвертый класс кончает… Академик! Семья, брат, большая жить трудновато. Люди, поди, говорят, председат исполкома-первейший богач, как сыр в масле катается, власть в районе! А эта власть получает в месяц меньше директора педтехникума. Тысяча целковых — не лик оклад… Вот социализм построим — и жить будет легче. А что обстановка у нас неказистая, так ведь н ней счастье! Верно, Ириша?
– Надо бы хуже, да некуда.
– А куда нам с мебелью деваться? С собой вот. Я шестнадцать лет, сразу после гражданской, на заседательской работе — сначала волостного, а потом онного Совета — и уж в третий раз меняю местожительство… Партии виднее, ну и еду туда, куда нужно. Где тут кочующему табору обстановка! Есть где сидеть да спать — вот и хорошо… У нас тут почти все казенное.
– Как на постоялом дворе… — с иронией говори жена, а дети смеются, быстро поедая все, что попадет в тарелку.
Дорогой наш председатель, милый, скромный, принципиальный товарищ Кузьмин! Неужели сейчас этот сильной души человек сидит где-то недалеко от нас с клеймом "врага народа" и также мучается над вопросом: за что арестовали, держат уже пять месяцев и тают? Какой проступок совершил он против родного рода?
Как я узнал впоследствии, уже после XX съезд партии, Александр Михайлович Кузьмин, не подписав ни одного протокола допроса, после долгих и мучитель. И пыток был заочно осужден особой "тройкой" Ленинградской области и отправлен на каторжные работы особый лагерь в район Колымы, где и умер в 1940 году.
В начале 1938 года Ирина Ивановна также была арестован, как член семьи изменника Родины (ЧСИР — такова "статья", по которой арестовывались и ссылась в лагеря жены и близкие родственники "врагов народа" из числа ответственных работников). Она была осуждена на восемь лет лагерей, а мальчики и девочки отданы на воспитание и прокормление дядьям, есть родным братьям Кузьмина, колхозникам из-под Вырицы.
Во время Отечественной войны оба сына ушли добровольцами на фронт: один-в авиацию, скрыв, что он сын "врага народа", другой — в партизаны, и на Ленинградском фронте оба пали смертью храбрых в борьбе с фашизмом.