Не сотвори себе кумира
Шрифт:
– Ох и дотошный ты, политрук. Ужели и в казарме был такой же прилипчивый? — нетерпеливо сказал Шигуев. — Оставь ты, папаша, греков этих, ну их к хрену, говори о себе.
– Что бы люди ни говорили, все получается о сеие. — продолжал Кудимыч. — Как закончили Беломорканал, ли нас перевозить в Забайкалье, на постройку вторь путей. В тридцать пятом году часть мужиков и вовсе освободили, но с определением места ссылки, где жить под надзором и без права возвращения на старое место жительства. Так и поселился я недалеко от Калачинска,
– А сыновья где были?
Старшего в начале тридцатого на Балтийский обязяли. После службы в деревню не вернулся — ни Том не было, кроме матки с сестрой. Поступил на производство и живет теперь в Новгороде, своей семьей обзавелся. Младший, Алексей, в Ленинграде на фабрике, тоже женатый. Вот я нынче и собрался было навестить всех, а женщин своих с собой взять, ан, видно, не судьба. Пришли, снова арестовали, а за что — нее домо.
– Как это "неведомо"? Что-то ты хитришь, Кудимыч…
– Причина нашлась, конечно. Была бы голова, будет и петля.
– Что же тебе предъявили при аресте?
– Почему, говорят, не прописан? Есть на жительство вид? Есть, говорю, вид, да низко прибит…
– Неужели за то и взяли? Ведь это же сущий пустяк.
– Пустяк-то он пустяк, да ведь и тебя, поди, товарищ Фролов, не запросто так сцапали?
– Обо мне сказ будет особый… Чего же не прописался? Трешницы пожалел?
– А что прописывать-то? — сказал Артемьев. — Паспортов не положено иметь всем деревенским житель такой же военным и прочим, как я, ссыльнопоселенец. Так что мне и прописывать было нечего. Я ж поднадзорный, должен в назначенные сроки являться в милиции со своей поселенческой бумажкой. Позабыл от радости что родные края увидел, а тут прознали и сцапал;
Рассказ Артемьева не на шутку всех взволновал. Тесная камера зароптала. В сознании не укладывалось, человека сажают в тюрьму за то, что где-то не прописался или не отметился.
С ним по этому поводу кто-то вступил в горяч спор, а мне пришла на память случайно попавшаяся глаза запись в нашей Малой энциклопедии. Помнит, что против слова "паспорт" там было сказано, что импортную систему ввел в России Петр Первый в интересах дворян и помещиков для закрепления за ними крестьянства. Паспортная система была уничтожена од из первых декретов Советской власти.
Мы, молодое поколение, и понятия не имели, паспортная система, повсеместно введенная вновь в начале 1932 года, имеет какое-то иное значение, кроме удостоверения личности. Оказывается, этот документ намного сложнее и значение его политическое…
– Думал я сперва тоже обзавестись черно-белым, — продолжал Кудимыч, — да уж очень это хлопотно, и к тому же денег надо много за него…
– А что это такое — черно-белый?
– А это значит — паспорт на чужое имя. Паспорт не фальшивый, без подделки, только с чужой фамилией… Надо иметь знакомства
– И влип!
– Да не влип бы я, если бы не волна такая на эти аресты… Из Сибири-то ведь не видно, что тут у вас на долюшке делается… Уж лучше бы сидеть там и работать, а жену и письмом можно было вытребовать.
– Не повезло вам, Константин Кудимыч.
– Да уж и не приведи господи, как не повезло!.. Через два дня Артемьева затребовали на допрос. Следователь предъявил ему обвинение в бегстве из-под сибирского надзора, приплел к делу и то, что прибыл он сюда не зря, не за семьей, а по заданию ссыльных кулаков для антиколхозной агитации.
С допроса мы дожидали Кудимыча долго. Вернулся он в полночь со свинцовым блеском на бескровном лице и еще более постаревшим.
– Вины за собой никакой не признал. Попугали, конечно, но, поскольку я пуганый и мне не страшно, посоветовали еще подумать, а потом будут кончать с моим делом.
– А больше никакой вины нет?
– Как нет, есть! У нас ноне любая вина виновата! И кресты мои героические, о которых я уже и позабыл, вспомнили. Ты, говорят, старый пес, царский режим защищал, за веру и царя воевал. А о гражданской войне и не вспомнили. …Старорежимный, и все тут!
После обеда, как всегда превращенного нами в целую Церемонию, Фролов примостил свою помятую шинель против Кудимыча, терпеливо выждал, пока Кудимыч покурит на "сытый желудок", и повел наступление:
Вот вы вчера все жаловались, Константин Кудимыч, а я думаю, что правильно вас Советская власть положила в тридцатом году.
Кудимыч свернул жиденькую цигарку из самосада, затянулся с наслаждением и поднял глаза на Фролова:
Правильно-то оно, может, и правильно, только зачем в рай загонять? Ломать-то зачем?
– А как же иначе?
– Гнуть бы надо. Не ломать, а гнуть. Ты мужика уважь, дай ему подумать и прикинуть, покажи, сделай агитацию натурой, как Ленин учил. Ведь не зря в народе говорят, что исподволь и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь. А ведь у нас ноне что же получилось: мужика озлобили, сельское хозяйство повсеместно упало. Скот порезали, земли запустили, работники все разбежались кто куда…
– В том и соль нашей политики, ждать нам некогда
Раздумывать да рядиться вам, мужикам, не к чему, мы уже за вас давно подумали. Дай вам, тугодумам, волю — вы сто лет будете думать, и за сто лет вас не со гнуть. Уберетесь в раковину частного хозяйства, выковыривай вас оттуда.
– А пошто выковыривать?
– А по то, Константин Кудимыч, что пуд хлеба мне твой не так нужен, как ты сам мне нужен как творец и созидатель индустрии. Иначе невозможно В корне перевернуть Россию-матушку.