Не в счет
Шрифт:
Он же вот… женится в августе.
В последнем летнем месяце, который приближался неумолимо и стремительно. Надвигался на меня чем-то катастрофическим и неизбежным.
Настоящим, в котором Измайлов не передумает и не скажет вдруг, что пошутил.
Будет у него свадьба.
И надеяться на иное я себе не давала, мы ведь не в сказке были.
— Может ты ему расскажешь? — Ивницкая спросила осторожно.
В конце июля, когда на зачёте по практике мы встретились.
И как я извернулась, чтобы не столкнуться в этот день с
Удивилась о-о-очень, когда такой не оказалось.
— О чём? — я спросила устало, за месяц передумано и переспорено с собой же было много, не придумано ничего умного. — Мне ему в любви сходить признаться, когда у него через две недели свадьба?
— Ну… можно…
— Ага, три раза, — согласилась я максимально едко. — Он обрадуется. Свадьбу отменит, меня в загс позовет. Ивницкая, если бы я ему хотя бы нравилась, он бы не стал жениться. Или хочешь сказать, он от большой любви ко мне женится на этой… Карине?
— От маленькой к ней, — огрызнулась Полька сердито. — Ты их фотки видела? Они даже не смотрятся вместе!
— То ли дело мы, да?
— Да! Да в том то и дело, Калина, что да! — на меня взглянули с жалостью, от которой скептическое выражение лица я нарисовала, не заревела. — Вы со стороны всегда смотритесь, как пара! И ругаетесь, как двадцать лет женатые. Я была уверена, что вы встречаться начнете.
— Ошиблась.
— Или нет, просто вы два идиота, — буркнула она раздраженно и даже ногой от избытка эмоций топнула. — Ты ему признаваться первой не хочешь, он вообще творит непонятно что!
— Ну почему непонятно, — я протянула елейным тоном и с улыбкой, — очень даже понятно. Паспорт, штамп и ресторан. Что там ещё? Торт, тамада и выкуп. Какая жалость, что я не смогу прийти. Увы и ах.
— В смысле?!
— В том самом, прямом, — я продолжала столь же иронично, болтала остатки кофе, на которые смотреть было куда легче. — Мы сегодня с Женькой улетаем в Питер. А третьего в Индию. На весь месяц.
Грандиозную новость я выдала между прочим и абсолютно невозмутимо. Даже не вздрогнула, когда Ивницкая рявкнула на весь больничный сквер:
— Ку-да?!
— В Шимле, — я уточнила тоном зануды и отличницы, добавила краткую историческую и географическую справку. — Столица одного из северных штатов, Гималаи. Горный воздух, потрясающие виды. Последнее оценили даже британцы, устроив летнюю резиденцию. Говорят, от ностальгии по туманному Альбиону. Там, знаешь, какие туманы бывают?
— Калинина, заткнись, а, — Полька, закрывая глаза рукой, попросила жалобно.
А я послушно замолчала.
Тем более, что добавить мне особо было нечего, разве что рассказать о том, что мы летели к лучшей и заодно институтской подруге Еньки. Василиса Игнатьевна, выйдя замуж за Вишванатха (для простых смертных и не логопедов — Нана), уже два года жила и работала
И в гости всё это время она с завидным постоянством звала. Почти каждую неделю приглашала, а то и чаще, поскольку созванивались они с Женькой регулярно.
Но вживую встретиться им тоже требовалось.
А мне требовалась смена обстановки, позитив и яркие впечатления, как постановили эти два недопсихотерапевта при очередном разговоре-консилиуме. Обсуждать меня при мне же они не стеснялись.
Не слушали возражения, а потому сделанный заодно с поменянным паспортом загранник у меня отобрали и билеты заказали.
До Дели.
Там, выделяясь блондинистой внешностью среди местных, нас встречала сама Васька, махала, подпрыгивая в толпе, руками, и обнимались, тараторя наперебой и светя счастливыми физиономиями, они с Енькой где-то полчаса.
Я же, познакомившись с застенчиво и будто извиняюще улыбающимся Нани, рассматривала шумный и пёстрый аэропорт.
И ощущение, что в другой мир попала, возникло и с каждой минутой всё крепло.
Дели был… он просто был.
Правда, контрастным, как говорят во всех путеводителях и программах.
Невозможно жарким и дождливым, ибо нет нормальных людей, прилетающих сюда в сезон муссонов и воздуха, ставшего самой водой. Эта вода текла, размывая напрочь, вдоль дорог, была местами самой дорогой. И всевозможный мусор, навевая тоскливые мысли о высоченных резиновых сапогах, по ней плыл.
Дели был красивым и… отвращающим.
Восторг и брезгливость он вызывал в равных пропорциях, поражал древними храмами, что тенями выступали из дымки смога, и оглушал какофонией звуков. Он ошеломлял людьми и слишком инаковыми богами, он играл в чехарду, в которой терялись приезжие.
И понравилась ли мне Индия я так и не смогла решить.
Она восхищала и ужасала одновременно.
Я теряла дар речи от вида сказочных, словно рисованных, сосновых лесов и речных долин, недостижимо-близких горных вершин, когда по серпантину в Шимле мы ехали.
Я растерянно хлопала глазами и глупо улыбалась, когда на второй день, открыв окно, увидела на зелёной, будто окутанной серым рассветным туманом, лапе кедра — протяни руку и дотронься — любопытную и наглую обезьяну.
Я… я гуляла.
По похожим на террасы кривым улицам-лабиринтам, что всё выше и выше, нависая друг над другом, поднимались, соединялись каменными ступенями. И мелькающие то тут, то там английские особняки, сойдя с открыток позапрошлого века, в этот город вплетались органично.
По галдящему слишком чужеземному для меня базару, на котором можно было увидеть настоящего тибетца и крыши веранд, соседствующие и набегающие на другие крыши, как в романах Киплинга.
По окрестностям, в которых, заблудившись и найдясь, я дошла до обезьяньего храма, где видимый отовсюду и терракотовый Хануман стоял. Он был одним из множеств божеств, о которых за первую неделю я услышала так много.