(Не) верю. В любовь
Шрифт:
— Сядь, — указывает рукой на диван, сам опускается в кресло, широко расставив ноги и подавшись вперёд. — Нам следует поговорить.
Он вновь пристально смотрит на меня, отслеживает каждый мой нерешительный шаг. А я вся дрожу от эмоций. От стыда, от осознания своей никчемности. Ничтожности. От осознания того, насколько я непривлекательна.
Я опускаюсь на край дивана, горблю плечи, левой рукой обнимаю себя за плечо. Опускаю низко голову и мечтаю провалиться сквозь землю. Я сейчас даже хочу оказаться дома, только бы подальше от Адаса.
— Кто сломал тебе руку? — задаёт
— Я… — тихо кашляю. — Я же сказала тебе…
— Не нужно втирать мне про то, что ты ударилась. Кто сломал тебе руку? Дима?
— Нет! Ты что? Он бы никогда! — от возмущения я вскидываю глаза на Адама, который считывает все эмоции с моего лица.
— Отец?
— Папа умер десять лет назад, — говорю тихо.
— Мать? — продолжает допрос с бесстрастным лицом.
— Адам, ты же задавал уже мне этот вопрос. И вроде как догадался обо всём. Да и к чему этот допрос? Ты же сказал, что я тебя не интересую. Я пойду домой. Покажи, пожалуйста, где выход из дома, — я поднимаюсь с дивана.
— Сядь на место, я не закончил разговор, — говорит вкрадчиво.
— Адам…
— Сядь, я сказал, — рявкает так, что я вздрагиваю. — Значит, я был прав, мать сломала тебе руку. За что?
— Адам, не к чему допрашивать меня. Я не стану отвечать на вопросы. Ты оскорбил меня, а сейчас чего-то требуешь.
— За что сломала, я спрашиваю? — молодой человек резко срывается с места и оказывается возле меня, обдавая частым дыханием лицо.
Я в испуге отшатываюсь назад и вжимаюсь в спинку дивана. Смотрю на молодого человека с ужасом, как цыплёнок на готового съесть его кота.
— За то, что увидела, как я с тобой разговаривала. Сказала, что я веду себя неподобающим образом, — выдыхаю с дрожью, смотря в красивое лицо, застывшее ледяной маской настолько близко.
— Только за то, что ты со мной разговаривала?
— Не только с тобой. С Мишей ещё.
— Кто он тебе? — лицо Адама настолько близко, что кончик его носа практически касается моего.
— Друг. Самый лучший друг. Мы дружим с детского сада, — слова вырываются изо рта с паузами.
Меня слишком сильно волнует столь близкое присутствие Адама. Я хочу опустить ресницы, прикрыть глаза и откинуть голову назад, чтобы молодой человек прижался поцелуем к моим губам.
Я быстро облизываю губы и вздрагиваю, когда молодой человек поднимает руку и большим пальцем прикасается к моей нижней губе. Проводит с лёгким нажимом. А потом ввергает меня в ступор тем, что целует в лоб, как маленькую. Адам выпрямляется, складывает руки на груди и продолжает свой допрос с бесстрастным лицом.
— Почему с братом такие отношения?
Я пожимаю плечами и поджимаю губы, которые начинают дрожать.
— Мне повторить свой вопрос, Алиса?
— А я на допросе, я не могу понять? — вскидываюсь тут же.
— Мне нужны ответы. Ты сама согласилась прийти в мой дом. Так отвечай! — рявкает, снова склоняясь надо мной и упираясь рукой в спинку дивана над моим плечом.
Я замкнута в ловушку его руками и телом. Не сбежать при желании.
— Я не могу дать ответа на этот вопрос. Просто один
Меня снова начинает колотить. Я вспоминаю брата, которого не узнала, когда он вошёл в квартиру. Точнее будет сказать, его втащили два человека. Исхудавший настолько, что кожа обтягивала кости. Впалые щёки, отросшие и жирные волосы. А самое страшное — потухший и пустой взгляд. Он лежал на своей кровати три дня, не шевелясь и подавая признаков жизни. На мои попытки его растормошить никак не реагировал.
— Мама, что случилось с Димой? Где он был? — спрашиваю срывающимся от слёз голосом. — Почему он в таком состоянии.
Я стою на кухне, прижимая руки к груди и смотря перед собой пустым взглядом, потому перед внутренним взором Дима. Серый-серый, почти прозрачный. Безжизненный. Такое ощущение, что из него высосали все силы. Одежда висит, как на вешалке.
— Не лезь не в своё дело. Тебя это не касается. Иди в комнату и молись за него.
— Мама, как это не касается? Он ведь мой брат, — говорю обескровленными губами. — Его не было месяц. Что случилось за это время?
— Неважно. Оставь.
— Мама.
— Закрыла рот и пошла в комнату! — рявкает громко.
Я иду в комнату, снова опускаюсь на колени перед кроватью Димы. Провожу рукой по его голове, по худым плечами, на которых выступают кости.
— Дима. Братик мой. Поговори со мной, я молю тебя.
Молчит. Не отвечает. Даже не шевелится, не подаёт признаков жизни. Я кладу голову на край его кровати и читаю молитву. Молюсь о том, чтобы он оправился.
— Он просто перестал меня видеть. Будто я пустое место. Обходил стороной. И меня, и Мишу. И стал… совсем другим. Изменился в противоположную сторону от того, каким был. Стал делать всё назло матери и отчиму.
Адам молчит. Вглядывается в моё лицо. Явно пытается понять, лгу ли я ему. Я шмыгаю носом и пытаюсь прогнать слёзы. Мне всегда слишком больно говорить об этом.
— Ясно, — холодная усмешка касается губ Адама. — То есть, брать мне с тебя совершенно нечего. Ты ведь всё равно ничего ему не расскажешь. Что ж, можешь валить. Свободна.
И мне вновь кажется, что меня только что окатили помоями. Снова. Унизили. Втоптали в грязь, лишив какой-либо возможности отмыться. Я поднимаюсь с дивана и выпрямляюсь.
— Благодарю, Адам. И очень сильно надеюсь, что на этой ноте наше с тобой общение прекратится. Я солгу, если скажу, что мне было приятно познакомиться, потому что я не люблю таких наглых и самовлюблённых дураков. Особенно сильно я не люблю мстительных и мелочных людей, которые через слабых пытаются подобраться к более сильным. Как хорошо, что всё решилось.