Не все переплывут реку
Шрифт:
Много тогда перемерло народу простого, российского. В Алатыре тоже был винный заводик, и все алатырские пьяницы, да и не пьяницы тоже, покупали «красненькое», как окрестили яблочное, плодово-выгодное вино в народе. По цене один рубль с копейками за бутылку, совсем недорого. И горя не знали. Привыкли к хорошему.
В городе сады ломились к осени от яблок. И красное вино, хотя и было простеньким, зато никакой химии, как в наше время. И вдруг заводик прикрыли.
Так вот, в числе многих умер и отец Ивана, фронтовик, художник. Был он человек веселый, неумеренный во всем, во хмелю буйный, как и все те, кто был на передовой, ходил в атаку и видел
Говорили, что в атаку можно было ходить до трех раз: не убьют в первый раз, во второй шансов выжить было гораздо меньше, а уж третий был роковым. Либо погибнешь на поле брани, либо санитары вытащат после боя тяжело раненым. Отцу пуля пробила горло навылет, и он чудом выжил, дядя Митя лишился ноги, оторвало миной. Оба стали инвалидами войны. Хотя встречались и счастливчики, кого пуля не берет, и смерть обходит стороной.
В тот день, как раз перед праздником, отец весь день простоял на морозе в очереди за водкой, принес заветный литр домой, выпил бутылку и умер от инсульта, мгновенно. Был убит жизнью наповал, в мирное время. В Алатыре, из множества торговых точек, где продавались спиртные напитки, осталось только два винных магазина, где с 14 часов продавалась водка: на Бугре, и в городе, возле сурского подгорья.
Огромные очереди, ажиотаж, давка, возникали потасовки, особо ретивые пробирались к заветному прилавку прямо по головам толпы из сердитых горожан, желающих отовариться к празднику 7 ноября. Многие не выдерживали тяжких испытаний, особенно пожилые и старики.
Отец в последнее время часто мечтал о том дне, когда он купит ящик водки, выпьет ее всю, и уйдет из этой проклятой жизни. Хватило и одной бутылки. Что же это за необходимость такая, выкупить две бутылки водки? Сегодня этого не понять. Надо было жить в то время, с теми людьми рядом, чтобы не осуждать их, а просто пожалеть наш многострадальный народ, проживающий в провинции.
Когда Иван с братом приехали на похороны, отец лежал на столе в красном углу, у окна, и на лице его застыла пьяненькая улыбочка. Он так и не понял, что умер. Дядя Митя с трудом хромал по комнате на протезе, натер культю, набегавшись по городу в хлопотах, оформляя документы о смерти, и так далее. Иван сам обивал крышку и гроб кумачом, который он с таким трудом достал, надел на ледяные ноги отца новые носки.
На похороны и поминки водку и продукты тоже продавали по справке о смерти. Для участников и инвалидов ВОВ был специальный магазин на выезде из города, «у черта на куличках», прозываемый в народе инвалидным, в котором Иван с братом и выкупили спиртное, продукты для поминок: ящик водки, мясо, колбаса, крупы, селедка, все строго по списку, ничего лишнего.
В сравнении с сегодняшним временем, это был ад, который тогда казался делом обычным и привычным. Как писал Карл Маркс, «бытие определяет сознание», и в этом он был прав. На похороны отца пришли все его друзья, соседи, в основном пожилые мужики, были и молодые ребята. После похорон помянули, как полагается, говорили, какой он был свойский мужик, и художник от бога. Вспомнили и дядю Юру, младшего брата отца и дяди Мити, который умер в больнице еще пять лет назад.
Иван хотел позвать на похороны и друга Колю Васильева, но того не было в городе, иначе он бы тут же прибежал. Где-то болтается на заработках, как сказали знающие его ребята. И вот теперь умер он, друг его сердечный, хотя в последние годы виделись они не часто. В последний раз в этой жизни
Тогда он зашел к школьному товарищу, Володе Глазырину. Мать его, тетя Тася, была рада видеть Ивана, усадила за стол на кухне, напоила чаем с вареньем, расспрашивала, как он там живет и работает в Москве? Володя на работе, он теперь работает мастером на релейном заводе, с гордостью за сына пояснила она. Иван посидел, сказал, зайдет позже, и поехал на Стрелку, к своему армейскому другу.
Николай был дома. Оба обрадовались друг другу. Обнялись. Затем хозяин показал гостю квартиру, свои этюды, написанные маслом на картоне.
– Это меня твой отец, Николай, научил. На заработки стал меня с собой брать. Так что я теперь тоже художник, – похвастался он другу. Ивану этюды понравились.
– Помнится, ты на гитаре играл и пел не хуже Валерия Леонтьева. Одни битлы чего стоят. Помнишь, в ДК перед танцами ты так выступил со сцены, все девки от восторга сомлели, – Ивану приятно вспомнить прошлое, Николаю услышать это от друга. Не забыл.
Они сидели на кухне, выпивали, и Колька, как всегда, рвал на гитаре струны и пел свои новые песни. Вспомнились и нахлынули в их души старые чувства, те, что в годы молодые. Колька с азартом исполнил несколько песен из битлов, поанглийски, но в самый разгар веселья пришла с работы его жена Валентина, и брякнула сумки с продуктами на стол. Тут уж стало не до воспоминаний.
– Каждый божий день друзья, пьянки. Сил нет терпеть, когда все это кончится, наконец? – Валентина еле сдерживалась, гнев переполнял ее.
– Ты чо, Валя. Это же мой друг, Иван из Москвы приехал. Мы с ним сто лет не виделись, – возмутился в ответ ее муж Николай.
– Тебе лишь бы повод был нажраться до чертиков, да песенки дурацкие орать, бузотер несчастный.
Семейные разборки Иван не любил с детских пор, наслушавшись скандалов и драк, которые устраивали его родители, и наскоро попрощавшись с другом, он поспешил домой. Было уже поздно, автобусы не ходили, и он пешком добежал со Стрелки через весь город до улицы Куйбышева, где жил его родной дядя.
Ночное небо усыпано звездами, морозно, можно нарваться на кодлу, и получить тумаков, но Ивану было все нипочем. Он побывал у друга, а теперь бежит домой, где дядя с отцом наверняка не спят, дожидаются его, тревожатся. Так и было.
В тот вечер Николай подарил ему книжку «Алатырь» с надписью: «Помни, приятель, о наших Дон Кихотских странствиях. Николай». С тех пор она всегда на книжной полке рядом с его письменным столом, в его московской квартире.
Иногда он раскрывает ее, пролистывает, читает дарственную надпись, и вспоминаются ему те времена, когда вернувшись из армии домой, к бабушке, в свое родное подгорье, он на следующий же день пошел в военкомат, вставать на учет.
По дороге в военкомат, он вспомнил, как ехал в пригородном поезде Канаш-Алатырь. В вагонах полно разношерстного народа; чуваши, мордва, русские. Все с мешками, котомками едут в Алатырь на базар.
Когда он вышел из вагона на перрон вокзала, его охватило радостное возбуждение. Такое всегда с ним случалось, когда он возвращался домой, в Алатырь. И потом, в течение всей своей последующей жизни в Москве, он часто приезжал на родину, навестить родных, друзей, здесь и воздух для него был чище, и трава зеленее, и люди роднее. Ведь он здесь родился и вырос.