Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
отвернул, вода течёт, – ну не смешно ли! Да еще и ванная, пол кафелем выложен,
красавец титан до потолка, сверху душ, рожок никелированный, ну как не посидеть в
таком лагере энное число лет для культурного развития? Вернется потом зека в свою
зачуханную деревню и всю жизнь будет, как сон вспоминать, какие у него в лагере
были санитарно-гигиенические условия.
Дня через три после прибытия воровского этапа из Красноярска в больнице
произошло
Пионерку. Что удалось выяснить? С вечера он приказал санитарам разогреть титан,
появился его педераст Мотя, они закрылись, потом Мотя ушел, наступила ночь, вся
больница улеглась спать, а утром – натюрморт. Воды в ванной по самый край, лежит в
ней Федя, совершенно голый и словно бы спит под водой, как рыба. На вскрытии
обнаружили следы алкоголя, причина смерти стала ясна – выпил, распарился, задремал
в теплой воде и захлебнулся. Прежде чем вскрывать, осмотрели татуировку –
картинная галерея. Одно бедро обвивает толстый удав и целит раздвоенным языком в
сторону члена. На спине кинжал, и не просто красуется, а в действии – всажен под
лопатку, и надпись: «От друга». На ягодицах тоже есть что посмотреть, на правой
играет кошка, на левой мышка, и еще на головке члена муха, такое накалывают уже
под наркозом, но главное на груди – слева Ленин, справа Сталин, а посредине
Кремлевская башня со звездой и лучами. Пришел в морг оперуполномоченный, и
первый его вопрос: нет ли признаков насильственной смерти, поищите следы. Следов
не было – утонул в нетрезвом состоянии. Но скоро я узнал, Пионерка был сукой, а
дальше ты уже сам догадывайся, как было дело в ванной. Из женского пола он
признавал только пионерок, обязательно в галстуке, но сидел не за изнасилование, а за
карман, до этого за шантаж, а ещё раньше за мошенничество, за все такие дела больше
двух лет не дают.
Из вольных появилась еще Зазирная, старший лейтенант медицинской службы,
фигуристая бабенка, военфельдшер. Явилась как-то при всех регалиях – два ордена
Красной Звезды, орден Отечественной войны, штук пять медалей, прошла от
Сталинграда до Берлина, по всем статьям баба не промах, сразу положила глаз на
Вериго. Она еще не работала с нашим братом, но быстро вошла в роль и со мной
только так: зека Щеголихин, сходи туда, принеси сюда. Светлана Самойловна называла
нас всех по имени-отчеству, меня просто Женей и всегда на вы, у нее избыток
вежливости. Светлана вольняшка не типичная, а вот Зазирная – в самый раз. По
рекомендации Вериго меня назначили ординатором терапевтического
начала мне 15 больных (а потом и 20, и 25, да плюс ночное дежурство). По утрам я
делал обход вместе со Светланой, заполнял истории болезни, выписывал назначения, и
сам же их выполнял. Пульников сначала делал операции один, вскоре появился из
вольняшек Бондарь, тоже хирург, лет тридцати, полноватый, румяный, улыбчивый,
стали делать сложные случаи вдвоем, а я стоял рядом с ними и наблюдал весь
операционный день. Конечно же, мечтал принять участие.
Другая жизнь началась не только в медсанчасти, но и по всему лагерю. Огромный
клуб КВЧ с фотографией, библиотекой и кинобудкой, новая баня, парикмахерская – все
было сделано для рабочего поселка Соры, для тех, кто будет жить здесь при
коммунизме, а нас, как только объявит Москва по радио, что комсомольцы в Соре на
Всесоюзной ударной досрочно закончили комбинат, развезут этапами на другие
ударные. Между прочим, начальником банно-прачечной части стал мой знакомец
Хабибулин, вся его свита шестерок заняла места в каптёрках, в истопниках, и на
складе.
По другому зажила КВЧ – культурно-воспитательная часть. Как с неба свалилась
большая библиотека, газеты появились, «Правда», «Красноярский рабочий»,
«Советская Хакасия» и даже «Литературная газета», уму непостижимо. Каждую
неделю привозили кино, появился Жора-киномеханик, открылась фотография, в любой
день можешь прийти и запечатлеть свой портрет для истории, причем шмотьё можешь
надеть вольное – бобочку (рубашку) белую, лепень (пиджак) черный и галстук,
именуемый по фене гудком, или гаврилкой, чтобы ничего лагерного. В кабинете
начальника КВЧ появился даже приемник, можно ловить хоть Москву, хоть Ленинград.
Артистов набрали большую бригаду, причем интернациональную – лирический тенор
венгр Леонид Лангбауэр, он спел что-то на 58-10, поляк, циркач-фокусник, тоже по 58-
й, прекрасный гитарист из Ленинграда Рубашкин, он пропил с другом бархатный
занавес и не давал нам сейчас покоя: кодеинчику бы, дионинчику бы! Лабухи
собрались один к одному щипачи, фармазоны и охмурялы, засияли духовые
инструменты, полный набор. Теперь я чуть-что бежал в библиотеку. Кроме трудов
Ленина и Сталине, были тома Гёте и Шиллера, Шолохова и Леонова, книги о войне,
стихи Маяковского. Но особенно меня поразил Энциклопедический словарь Гранат с
лиловым овальным штампиком: из библиотеки такого-то. Осудили кого-то с