Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
коридорчике упала, ушиблась, на щеке у неё ссадина. Уложили её на топчан, она лежит,
и никого не хочет видеть – вот такой поворот. Лежит и твердит одно: всё равно уеду
домой без вашего освобождения, уеду и не приеду. Она быстро всех разозлила, как это
понять – «всё равно уеду»? Райком нас послал на три сезона, мы обязаны подготовить и
провести три прощальных пионерских костра. Я ухожу, а ей ещё целый месяц – ну и
что? Неужели в колхозе лучше? «Уеду
старшая, дадим тебе один день на проводы, а потом опять в лагерь, как же иначе? Ты
комсомолка, а время военное.
Пришла полуторка, привезла полный кузов продуктов, мы их сгрузили на кухню и
поехали в город – втроём, Зоя, Лиля и я. Старшая всё-таки имеет подход, мирно сказала
Лиле, чтобы она полежала дома, подлечилась и вернулась. «А ты, Ваня, приезжай хоть
на полчаса, мы тебе устроим проводы, это нужно пионерам с воспитательной целью».
Щека у Лили опухла, бурая от йода, но Лиля всю дорогу смеялась. Сейчас она
маму напугает до смерти своей болезнью под названием «рожа». Приехали в город, и
втроём успели в летний «Ала-Тоо» на американскую кинокартину «Серенада солнечной
долины». Утром я прибыл в военкомат к десяти ноль-ноль – обычная медкомиссия для
допризывников моего года рождения. Ни кресла, ни выдувалки, беглая комиссия,
быстрая. Однако вопрос, зачем она мне, если я всё прошёл и числюсь уже два месяца за
2-й частью? Что меня ещё смутило? Председательница комиссии, тоже хирург, крупная,
властная женщина, спросила для анкеты, где я работаю. «В пионерлагере
Шестидесятого завода». – «Так завод тебе даст бронь». У меня сразу в мозгу схема: как
только Пролетарский райком послал меня в лагерь, так завод меня забронировал.
Имеют ли они право давать бронь без моего согласия? Имеют, время военное. Но
предупредили хотя бы. Я пошёл во 2-ю часть, она занимается исключительно военно-
учебными заведениями, там свой учёт, личные дела, всё своё. Нет, сказал мне старший
лейтенант, никаких перемен, набор будет в августе, а на комиссию вызывают всех
допризывников, выдать им приписные свидетельства. А если они меня шуганут в
пехоту? Нет, сказал старший лейтенант, двадцать седьмой год пока мобилизации не
подлежит. «Пока». Но как я узнаю про набор в авиацию, если торчу в лагере?
«Явишься сюда четырнадцатого августа в десять ноль-ноль». Он выписал мне другую
повестку, чтобы я её предъявил по месту работы.
Вместе с Лилей мы возвратились в лагерь, вся её болезнь прошла. Я ей сказал,
чтобы она извинилась перед старшей и перед начальницей лагеря Идой Григорьевной.
«Потерпят.
не заслуживаю, мне Маша передала. У Вани, видите ли, золотой характер, а Лиля ещё
та штучка». Они её обидели бабскими судами-пересудами.
В лагере я сразу к Иде Григорьевне, показал повестку – скоро в армию, в лётное
училище. «И не жалко Лилю оставлять?» – «Она будет меня ждать, – холодно и твёрдо
сказал я, помня о сплетнях. – А потом мы поженимся». – «Вы хорошая пара, – сказала
Ида Григорьевна, – очень друг другу подходите. Так бывает у людей, которые долго
живут вместе».
Мы с ней вместе душа в душу с февраля 1940 года. Пятый год.
«А не получится так, что военный завод даст мне бронь?» – «Ты поговори с
Мишей Лещенко, он завтра-послезавтра приедет в лагерь». Разговор короткий, вроде
понятный, но, как вскоре оказалось, совсем непонятный, поскольку я думал об одном –
идеальном, а Ида Григорьевна подумала о другом – реальном.
Комсорг завода Миша Лещенко был мне послан Богом, но как всегда у чёрта
оказалось больше шансов захватить мою душу. Невысокий, чернявый, шутливый Миша
был типичный вожак молодёжи, он контролировал все наши дела – прочитывал
стенгазету и «Боевые листки», прослушивал самодеятельность, вникал в распорядок
дня, проверял калькуляцию у поваров и придирался ко всему со знанием дела.
Обязательно похвалит за то-то и то, обязательно отчитает за вон то и вот это. Так
принято в работе с массами – достижения отметь, а недостатки раздуй, иначе кадры
зазнаются. Главное – держать в узде. Он разбирался в музыке, в танцах, мог подпеть
любую песню, слова подсказать, короче говоря, и швец, и жнец, и на дуде игрец.
Старшая вожатая и начальница лагеря относились к нему с уважением, к появлению его
в лагере готовились. Но, вместе с тем, надеялись, Миша Лещенко укажет, но Миша
Лещенко и поможет. Вечером после отбоя он собирал всех вожатых, мы вместе ужинали
в закутке возле кухни. Миша рассказывал новости мировые, городские и заводские.
Вышел указ о запрещении разводов – да-да, теперь нельзя, только с позором, только
через суд, причём с объявлением во всех газетах: такая-то разводится с таким-то. При
этом уплачивается крупная сумма, а всё почему? Упала рождаемость. Стране нужны
бойцы, а их не хватает. Будто мы собираемся воевать сто лет. В другой раз он рассказал,
как в цехе завода судили слесаря-наладчика. Он самовольно ушёл с работы, якобы по