Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
ни приводил он железных доводов, но фронт есть фронт, там правит смерть. А тыл есть
тыл, здесь правит выживание. Пусть на меня не обижаются герои-труженики. Для меня
загадка люди, живущие постоянно с выгодой, они будто родились с наведенным
фокусом и сразу видят, где лучше. Они знают, что им делать до войны, во время неё и
что после. Я же ничего не видел и не предвидел, – я хотел. Просто хотел в скором
времени стать офицером, летчиком. И
новые мечты.
Реалисты выживут, можно не сомневаться. Выживут и размножатся. А что
мечтатели? Проиграют снова и снова, но меньше их не станет. Реалиста можно убить
реальностью, но мечтателя не убьешь мечтой, от нее только радость. Так определено
природой, и нечего рассусоливать. У меня даже крохи сомнения не было в своем
решении, у меня в мозгу извилинки не нашлось, способной принять ту мудрость – без
кавычек! – которую мне выдал Миша Лещенко. В одно ухо влетело, в другое вылетело,
буквально. Объяснения он моего не принял, смотрел на меня отчужденно.
«Потом жалеть будешь», – сказал Миша ворчливо. Я не хотел препираться с ним,
всё возможно. «На нашем Луганском начинал свой трудовой и революционный путь
Ворошилов, очень важно начать свою биографию с рабочего класса, потом с гордостью
будешь писать во всех анкетах. (Ворошилов меня выручит, но не скоро). В партию
вступишь, все двери тебе будут открыты». – «Я подумаю», – сказал я кисло, чтобы
завершить беседу. В партию можно и в авиации, но я не хочу спорить с Мишей. Ясно
же, он мне хочет добра.
Он подал мне руку, расстались. Я был глупее его, моложе, неосмотрительней,
безграмотней, – всё так. Но в чем-то очень важном и вечном я был выше его. В моем
поведении, в моей инстинктивной настойчивости проявлялась, видимо, та самая
хитрость мирового духа, о которой говорят философы. Я хотел единой судьбы с
народом, я был частицей его – пусть тёмного и недальновидного – но! Давно замечено:
народ войну славит, а умные люди её хулят.
Миша перешагнул через одну рельсу, я перешагнул через другую. А рельсы пошли
дальше, сужаясь в стрелку. До Победы оставалось девять месяцев и девять дней. Мог ли
я отработать на Шестидесятом эти месяцы и эти дни? Конечно, мог бы – хоть кем! На
любой самой тяжёлой работе. Отец дома, деда выпустили, наши войска на пути к
Берлину, чего ещё надо? И с Лилей мы бы не расстались. И не дали бы мне потом
восемь лет.
Ну, так что же такое судьба? Каждый ответит по-своему. Я бы сказал, возмездие за
своеволие. Но одновременно и награда.
беды делают тебя личностью, ты закаляешь себя. Не опускаешь крылья, не распускаешь
сопли. Идти по уготованной колее легче, но не по нраву мне колея да шлея, да узда и
вожжи. Я их должен сам выбрать по своей стати. Если я всего лишь повторю чей-то
путь по совету, значит, одним человеком меньше в человечестве. Буду жить, как хочу и
за это платить, расплачиваться.
До Победы оставалось девять месяцев и девять дней, но я полез, куда меня не
просили… Никто не мог меня тогда ни запугать, ни переубедить.
Но так ли я был глуп, туп и слеп, чтобы не видеть, куда я иду и зачем? Не-ет,
братцы-кролики, я всё видел и знал, всё чуял сильней и ярче, чем Миша Лещенко. Он
был комсоргом, но не был влюблённым, он жил для массы, а я – для одной-
единственной…
Позже, вспоминая прошлое, я не жалел о своем упрямстве. Можно подумать, я
щадил себя, не хотел укорять за утраченные возможности или, может быть,
оправдаться, – нет, всё не так. Я люблю свое прошлое. Сожалеть, значит предавать то
время, свои дни и годы и тех людей, с кем ты шёл плечом к плечу. Оглядываясь в те
годы, можно увидеть, где ты действовал опрометчиво и попал в западню, но можно ли
задним числом разрядить капканы? Комсорг военного завода предложил мне тогда
вполне достойную дорогу, но я её отверг. Чужой совет все-таки, – не твоя воля, а твоя
неволя. Сильный выходит один на битву и прёт наперекор судьбе.
«Пока ты будешь учиться, война кончится». Вполне возможно, но, как ни странно,
такого ощущения не было. Это сначала, летом 41-го, ждали, что вот-вот со дня на день
мы победим малой кровью, могучим ударом. Но в 44-м появился другой настрой, мы
уже до того втянулись через нужду и смерть в беды и победы, что готовы были воевать
до скончания века. Гигантский был запал и замах. Помню такую байку: чем отличается
немецкая зажигалка от русского кресала? На зажигалку только дунь, она и погаснет, а
на кресало, сколько не дуй, оно ещё больше разгорается. Все в тылу маршировали и
пели, рапортовали и присягали. В девятом классе мы не столько учились, сколько
дёргались, – куда, в какое военное? Только в военное. Если в кораблестроительный
институт, так опять же строить подводные лодки, если в институт железнодорожного
транспорта, так на факультет военных инженеров. Двое уехали юнгами на крейсер