Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
кивнул на табуретку. Неловко было перед стариком показывать своё молодечество, я
сидел, криво усмехался, но дед настоял. И я не сделал. Не смог удержать ноги
параллельно полу. Я делал стойку на брусьях, мог держать «угол» на кольцах, но
табуретка меня сбросила.
После завтрака я подшил свежий подворотничок, начал сборы на свидание. Мать
поглядывала недовольно, знала, собираюсь к Лиле, значит, до поздней ночи. Едва я
успел начистить сапоги, обрести
собаку звали Граф, а кошку Маркизой, мода с 20-х годов осталась, отношение к
буржуазии. Зоя выбежала к калитке, затем под окном послышались возгласы удивления
и восторга, отворилась дверь и вошла Лиля. «Здравствуй, Ваня».
А я молчу, не могу слова выговорить, у меня будто язык отсох. Только пожал ей
руку. И всё. Молчу. Сказать силюсь, – и молчу, да что такое со мной? Ни звука.
Наверное, минут пять я смотрел на Лилю, смятенно улыбался и отводил взгляд то в
одну сторону, то в другую. Восемнадцать лет прожил, никогда со мной такого не было,
онемел натурально.
«А я проснулась часов в пять, мама удивилась, ты чего? А я говорю: Ваня приехал.
Собралась – и к вам».
Мы пошли с ней по городу, по нашим местам, по Атбашинской, мимо 8-й школы,
по Пионерской, мимо 13-й, прошли вокруг кинотеатра «Ала-Тоо», посидели на
скамейке в Дубовом парке. «А помнишь «Синий платочек» в седьмом классе?
Исполнял духовой оркестр». Всё было как прежде, но только с грустью. Лиля, меня уже
целый год ждала, хотя война кончилась. Пошли к ней домой, я смотрел на Лилю, и не
мог насмотреться. Однако не терял бдительности, козырял офицерам, не то обоим
испортят настроение. В сумерках уже сели на веранде, возле ее квартиры, луна,
тишина, всё для нас, сидим, поем потихоньку «Всё, что было загадано, в свой
исполнится срок». Прекрасно как, замечательно, мы снова вместе. «Не погаснет без
времени золотой огонёк». Столько говорили и не успели наговориться. Неважно, о чем,
мне лишь бы слышать ее голос. «Сначала я была просто девчонкой, а ты просто
мальчишкой, тогда, в шестом классе. Потом мы стали школьными товарищами. А ещё
потом? – спросила она и сама ответила: – Влюбленными. А теперь? – спросила и уже
не торопилась с ответом. – Кто я для тебя?»
Я не знал, что сказать. Нельзя ли без загадок? «А теперь я твоя невеста. Тебе
исполнится двадцать лет, и мы поженимся». Конечно же, балда, дубина – моя невеста!
Но почему в двадцать, целых два года ждать. В конце сентября ей исполнится
восемнадцать. Через каких-то три-четыре месяца я стану офицером, получу
назначение, аттестат и мы поженимся.
«Я
учёбы, от экзаменов на аттестат зрелости. Не могу представить, еще пять лет где-то
учиться. Мы с тобой поедем, куда тебя назначат. Хорошо бы на Дальний Восток, это
моя мечта». – «Я заранее подам рапорт». – «Я серьёзная стала, Ванча. Зачем люди
расстаются? Жди меня, жди меня, сколько можно? То на войну уходят, то на учёбу, на
работу. Недавно мне попались стихи: «Ты без меня уходишь, жизнь моя», – и сердце
заболело. Я хочу быть вместе, Ванча, хочу быть женой и матерью. Когда я была
маленькой, на вопросы старших, кем ты будешь, отвечала: мамой».
Взрослая, умная моя невеста.
В авиашколе нам остались задания по бомбометанию и по воздушной стрельбе,
учебная программа заканчивается в декабре. К началу нового 1946 года планируется
наш выпуск, штурманов ТВАШс/б. Подам рапорт, получу назначение на Дальний
Восток в крупное авиасоединение, там офицеры, тем более семейные, живут не в
казарме, а на квартирах. Или попытаюсь сразу в Академию имени Жуковского. Что
может быть лучше учёбы в Москве? Мы с Лилей уедем в Россию, здесь мы всё-таки на
чужой земле. Нас не прогоняют, славят дружбу народов, но чего-то для русских нет
здесь, и никогда не будет. Мы тут как перекати-поле, и дети наши будут такими же.
Тепло нам здесь жить – внешне, от солнца, от юга. Но внутри холодно. Мы стесняем
народы, живущие здесь издавна. Хотя, если разобраться, ни один народ не жил вечно в
одном месте, каждого сгоняли-перегоняли злые силы, так что в смысле истории и
археологии все мы равны перед планетой в целом. Однако душа не приемлет чужую
жару, чужие горы, чужие щедрости. Надо ехать к своим, хотя и скупым, радостям.
Россия, земля и небо, любовь и мы – вместе.
На другой день мы поехали в колхоз Калинина к деду Лейбе. Он умудрился там
устроиться мельником. Ехали мы в бричке, отец с матерью впереди, мы с Лилей сзади
спиной к ним, держась за руки. Дед с бабкой жили в мазанке рядом с мельницей, здесь
у них куры, поросенок, теленок. Узнав, что внук приехал только на один день, бабушка
выразила сожаление: «Колы б ты у нас пожив, я б тоби дала бахчу калавурыть». Дед
забыл про тюрьму (и напрасно, скоро опять сядет), заправлял мельницей уверенно,
работа у него кипела, подъезжали и отъезжали возы с мешками зерна или муки. Дед
любил мельницу как живое существо, как наездник любит своего коня. Обыкновенная