Небесная тропа

Алферова Марианна Владимировна

— Кто это? — спросил Арсений у коротышки.

Барсик, после того как малявки его оставили, так и остался лежать, распластанный на диване, и лишь громко сопел, приглаживая остатки волос на макушке.

— Ах, Арсений, голубчик, — улыбнулся он мягкими полными губами, — как хорошо, что ты зашел. Я тщательно изучил твою бумагу, и обнаружил много интересного.

Не вставая, он попытался что-то нащупать на полке, но безрезультатно.

— Дьяволята, небось стащили самый нужный листочек, — вздохнул Барсик. Анюта, — повысил он голос, — ну почему они хватают самые нужные вещи?

— Откуда мне знать, дорогуша? — пожала плечами толстуха. — Играются, наверное.

— Понятно, что играются, — обреченно кивнул Барсик,

он же Викентий Викентьевич Барсуков, кандидат философских наук, дипломированный музыкант и художник-самоучка, ныне — советник и помощник Анастасии. — Но должны же быть какие-то границы! — Тут он радостно вскрикнул: — Нашел!

Барсик вскочил неожиданно резво и выхватил из рук одного из малявок измятый и скрученный спиралью листок.

— Вот же он, родимый, — Барсик тщательно разгладил страницу и протянул Арсению. — Читайте, друг мой.

— Я же читал…

— А вы еще раз, внимательно, вдумчиво, придавая тайный смысл каждому слову. Как Шерлок Холмс читайте. Ведь вы наверняка любите Шерлока Холмса.

— Люблю, — признался Арсений.

— А кто же сомневался! — хихикнул Барсик.

Это был листок из дневника, серо-желтый от времени с трухлявой бахромой по краю, исписанный крупным неровным почерком. Фиолетовые чернила почти не выцвели. Этот самый листок накануне Арсений отдал Анастасии, ничего не объясняя, а та взяла, ни о чем не спрашивая, будто про тот листок все уже знала.

Арсений стал перечитывать странный отрывок, смысл которого ни прежде, ни сейчас не понимал, а отдал ведьмачке лишь потому, что там упомянуто было имя Фарна.

«…Поначалу рассказ Р. Показался мне нелепым. С какой стати такую тайну станут доверять ничем не примечательному поручику лейб-гвардии Конного полка? Но затем я вспомнил рассказы о графе Ф. Будто бы он на любую должность при дворе рекомендовал офицеров этого полка, которым некогда командовал. Так что Р. Вполне мог показаться графу достойной кандидатурой. Совпадали и другие факты: должность графа и то, что он присутствовал в Пскове при отречении Николая. Именно тогда Ф. мог решиться на подобный шаг. С другой стороны, графу что-то около восьмидесяти, известно, что с головой у него не все в порядке. За десертом он путал яблоко с грушею. Не из путаницы ли в старческой голове родилась подобная фантазия?

Хочу не верить, но сам себя тут же опровергаю: Р. Предупреждал меня, чтобы я опасался Фарна. А между тем именно с человеком, носящим такую фамилию, вышла у меня когда-то дуэль. Я прикидывал — не упоминал ли сам об этом эпизоде? Но нет, Р. никак не мог слышать ничего подобного. А прежде мы и вовсе не могли сойтись: он человек совершенно другого круга. Вместе нас свела камера смертников.

Перечитал написанное и сам удивился своему решению: неужели я, как глупец, собираюсь идти куда-то, рисковать после того, что пережил? Можно ли еще верить во что-то после дней, проведенных в камере, откуда почти всех моих товарищей увели на расстрел? Как, однако, бандиты все сумели измазать в грязи! Написал слово „товарищ“ и показалось мне, что память погибших оскорбил, назвав их благородным прежде, а ныне мерзким словом. Если записки эти найдут, мой приговор подписан. Скорее всего, через несколько дней я их уничтожу. Пишу для того, чтобы разобраться с тем, что открылось. Жизнь Эммы и жизнь Сереженьки зависят от моего благоразумия. Но что если жизнь моя в самом деле осенена предназначением свыше?! Не является ли знаком то, что мне удалось избежать смерти? Никогда не забуду, как Тимошевич с мерзостной улыбкой на губах сообщил:

„Ты меня, гражданин штабс-капитан, уважал, человеческую личность во мне видел. И морду не бил. Ценю“. Уважал я его, оказывается! Брезгливо было руки марать. Под трибунал его надобно было отдать. Пожалели. А вот он не особенно жалостивился. Господи, что он сделал с Д.! Нет, нет, разумеется, все

мои рассуждения — чепуха! Как можно считать себя избранным оттого, что удалось сохранить жизнь, когда столько достойнейших людей сгинули в кровавой мясорубке?!

Но вдруг… вдруг рассказанное Р.
– правда?!.»

На этом обрывок рукописи заканчивался.

— Ну, что скажешь? — спросил Барсуков.

— Ничего не понял, — пожал плечами Арсений. — Кроме имени Фарна, здесь нет ничего интересного.

— А граф Ф.? Старик, присутствовавший при отречении Николая? Ведь это несомненно граф Фредерикс, министр двора!

— Ну и что из того? Этот листок я нашел спрятанным в ножке старого буфета. Надеялся, что штабс-капитан оставил какие-нибудь указания, где искать семейные сокровища, припрятанные от большевиков. А он лишь твердит про доверенную ему неизвестно кем тайну.

— Но Крутицкий упоминает имя Фарна, не так ли?

— Что из того?

— А то! — Барсик поднял вверх палец. — Как только в квартире Крутицких появился некто, именующий себя Эриком, внуком штабс-капитана Крутицкого, Фарн примчался в Питер, как крыса, учуявшая съестное.

— Но почему? — спросил Арсений.

— Вот именно, почему. Этого мы и не знаем. Вполне вероятно, что появление Фарна связано с тайной, доверенной Фредерикс некоему Р. и которую Р. в свою очередь поведал Крутицкому перед расстрелом. К сожалению, в записке нет намека на то, что это за тайна…

Арсений протянул Барсику пожелтевшую страницу, но тот взять не успел: один из малявок выдрал листок у Арсения из рук.

— Отдай! — завопил Викентий Викентьевич.

Безрезультатно! Малыш с поразительной скоростью взлетел по полкам стеллажа и поместился на верхней. А когда Барсуков кинулся к нему, столкнул вниз толстенную папку. Папка угодила Барсику точнехонько в голову.

— Кто они?! Что за мразь! Выгони эту дрянь! — Арсений сделал недвусмысленное движение, собираясь заехать в ухо ближайшему нахаленку, но тот ловко увернулся и швырнул в Арсения горсть гороха.

— Не могу, — простонал Барсуков, потирая ушибленную макушку. — Их нельзя выгнать Это шуликуны…

— Кто?

— Шуликуны. Убитые матерью дети. Вы голубчик, конечно ничего не слышали об этом. Не в каждый дом они являются. А у меня… вот… Барсуков беспомощно развел руками.

Арсений подозрительно оглядел сморщенные рожицы не то старичков, не то новорожденных.

— Понимаешь, голубчик, — Барсуков доверительно ухватил Арсения за рукав, — у Анюты до того, как мы поженились, было одиннадцать абортов. Ну и… эти шуликуны и объявились. Все одиннадцать.

— Не многовато ли? — поморщился Арсений.

— А в чем дело-то? — повысила голос Анюта, до того не обращавшая никакого внимания на рассуждения мужчин. — За удовольствия платить надо. У Машки Дятловой тридцать абортов было — и все путем. Она к разным врачам бегала, чтоб скоблиться почаще, не дожидаясь, пока полгода пройдет. И никаких шуликунов. Ни единого! А ты сам развел всякую нечисть, и на меня валишь, будто я одна во всем виноватая!

— Анюточка, милая, кто ж тебя винит! Жизнь наша подлая всему причиной. Жизнь подлая с трагическим акцентом. А тут дверь в тонкий мир нежданно приоткрылась. Каюсь, милая, каюсь — моя ошибка!

Тут шуликун отважился наконец спуститься с верхней полки стеллажа. Арсений подпрыгнул и на лету вырвал у воришки листок, однако не совсем удачно: половина страницы осталась у малявки, а другая половина досталась Арсению.

Барсуков взял обрывок страницы и бережно разгладил.

— Вы любите сказки, Арсений?

— Терпеть не могу!

— А зря. Представьте, живет себе одинокая старуха много-много лет. За семьдесят уже перевалило. А может и за восемьдесят. И вдруг появляется у нее неизвестно откуда ребеночек. Да не маленький, из колыбельки, а юноша, полный сил. Никогда не поверю, что вам не понравится такой сюжет!