Неблагая

Хаусман Ивлисс

Тьма мерцает, и я не понимаю, магия ли это, или тени серебристой листвы, или я просто теряю сознание. Деревья мигают нам, и что-то направляется к нам через лес — продираясь сквозь ветки, завывая и пронзительно вопя.

Я понимаю: они идут. Они — кто угодно — петляют вокруг нас, ожидая, когда Бриар покончит со своей добычей. Я вижу их мельком: клыки, горящие глаза, насекомообразные лапы, сверкающие когти. Рейз, должно быть, тоже их видит. Откуда-то из-за спины слышно его кряхтение, но он не может пошевелиться.

Лучше им его не трогать. Не знаю,

что я с ними сделаю, если они посмеют, но…

Темнота колышет контуры Бриар, окутывая ее пеленой ночи, проскальзывая под проворными пальцами. Она смотрит на нас глазами Исольды, бесстрастно и несколько самодовольно, даже когда мы падаем. Наши тощие коленки вязнут в грязи, мы с Госсамером боремся за контроль, не обращая внимания на впивающиеся в нежную кожу камешки и сучки.

И я не понимаю, кто побеждает.

Мы скребем пальцами мягкую гниющую листву, спина выгибается, скручивается, я не знаю, кто что делает.

Но я… я должна…

Наконец я обретаю голос:

— Но Исольда — человек. Я…

Я кашляю, реплика обрывается придушенным криком.

Воздух наполняется жутким звуком. Сперва я думаю, что это орут существа с деревьев, но потом понимаю, что вопль раздирает наше горло.

Я в отчаянии.

И Госсамер тоже.

Потом мы умолкаем, а крик затихает до скулежа, и Бриар опускается на колени, запуская пальцы в наши волосы. Я хочу сопротивляться, но Госсамер не дает. Слезы затуманивают глаза.

— Разумеется, крошка-подменыш. — Зубы Бриар сверкают в головокружительно знакомой улыбке, она резко дергает нашу голову назад. — Такой же человек, как и ты.

Это полная чушь. Я знаю, кто я. И знаю, что Исольда…

Непостижимая.

Нечеловечески быстрая и грациозная.

Почти волшебная.

Осознание жалит. Воздух выходит из наших легких, и я не могу наполнить их вновь.

Исольда.

Моя двойняшка.

Моя человеческая половина.

Выходит, не такая уж и человеческая? Но и не такая, как я, — с магией и сверкающими в темноте глазами. Так кто же она?

Я теряю хватку. С каждым новым витком паники Госсамер получает все больше власти. Наше трясущееся тело кое-как успокаивается, и мы смотрим на Бриар с собственным непокорным блеском в глазах.

— Что тебе нужно?

— Тсс, — мягко говорит она, проводя пальцем по обнаженной коже нашего горла. — Я еще не закончила.

Я могу держать все в своих руках. Надо просто отодвинуть в сторону эмоции и все остальные ощущения, накрывающие меня хаосом. Главное — дать отпор Госсамеру. Я представляю, как скатываю свои переживания в шар и убираю подальше.

— Эта, — говорит Бриар, берясь за нашу безвольно повисшую кисть и поднимая ее, — человеческое тело с искрой духа фейри. Вторая — волшебное тело, в котором живет человеческая душа. Они обе — люди. И обе — фейри. Обе — и дети своей матери, и нет. Понимаешь, я видела, как твоя мать играла в нашу игру. Это я создала то тело, в котором человеческая душа твоей сестры вернулась в Царство Смертных. Или это была твоя душа? Ну, хотя вряд ли: она же никогда

не касалась этого тела, правда?

Она беседует сама с собой, как бы не понимая, что своими пояснениями сейчас разрушила все, что было для меня истиной. Мы с Исольдой действительно две половины одного целого; как минимум, были ими. Семнадцать лет разной реальности, разного опыта — и вот мы уже два совершенно разных человека. Останься мы одним, мы не смогли бы стать собой.

Я слишком долго пробыла в мире Неблагих, или в этом рассуждении действительно есть смысл?

Бриар наклоняет голову, продолжая нас разглядывать:

— Я никогда не видела ничего подобного тому, что сделала ваша мать. Однако вот ты здесь, в нашем царстве. Ни одна из вас не могла бы стать такой, как она надеялась, потому что вы обе — настоящие. А настоящие существа, — признается она, отпуская мою руку, и та безвольно падает, — гораздо труднее поддаются контролю, чем воображаемые.

Я беспомощно таращусь в лицо сестры, заливаясь слезами. Значит, это правда: наша мама действительно добралась до мира фейри, ведомая любовью к нам.

Или любовью к тому образу, который она нарисовала в своей голове. И которому мы никогда не соответствовали.

Горе заполняет меня, смывая остатки самоконтроля. Это горе не скатать в шар, не впихнуть в коробку. Оно огромное, бесформенное и неуправляемое.

Госсамер снова зарывается нашими руками в землю и ухмыляется, даже когда лоб покрывается потом.

И не двигается с места.

— Чего… — повторяет он сквозь стиснутые зубы, хотя сейчас, когда меня саму отбросило на задворки сознания, ему легче. — …ты хочешь от меня?

Бриар уютно щурится, мягко покачиваясь на носках, как делает Исольда, когда взволнована:

— Надо было тебе оставаться в твоем любимом Царстве Смертных, Госсамер. Я же сказала: ты предстанешь перед судом. А потом я брошу твою ручную крошку-подменыша собакам. — Возня и нетерпеливое рычание в деревьях становятся громче. — А меня наградят.

Наши клыки так глубоко впиваются в прикушенную губу, что выступает кровь.

— С чего бы мне на это соглашаться?

— По той же причине, по которой ты не сопротивляешься мне сейчас, — говорит Бриар. — Я могу развеять свои чары из сознания этой смертной, и тебе конец. Придется тебе зубами выгрызать право на контроль над подменышем и возможность хоть как-то пользоваться магией. — Она наклоняется ближе и снова хватает нас за волосы. — А тебе этого не хочется, правда?

В горле булькает разочарование Госсамера. Эта фейри права. Он не будет с ней бороться — пока контролирует и мое тело, и магию.

Но я тоже не могу торчать взаперти, ожидая, когда Госсамер наберется сил и полностью подчинит меня себе. Он говорил про суд Неблагого Двора и портал, но вряд ли его стоит понимать буквально. Может, он думал пробраться туда тайком, а может, не понимал, что за срок его заточения отношение к ему переменилось. Не важно. Важно то, что я не могу отдать им Рейза. И мне в любом случае нужно освободиться.