Небо для Баккена
Шрифт:
– Хозяйка, там приехали, спрашивают…
Глава 7
Глава 7
До Рёнкюста я не добрался. От великой своей хитрости и для быстроты дела снова решил ехать не по тракту, а прямиком через Белое Поле до самого океана, а там вдоль кромки прибоя. О том, что шкипер Леглъёф может сейчас быть не дома, даже не подумал, и зря, потому как первым, что увидел, взобравшись на прибрежный холм, была вытащенная на берег «Белуха» и суетящиеся возле нее Астрид с ватагой.
Кто из нас удивился больше, сказать трудно. С «Белухой» -то все оказалось понятно. Вышли на лов, только подобрались к большому косяку сельди, только приготовили сети, как выскочил
Так что мое появление за пятнадцать минут до того, как планировали скорбно отплыть, восприняли едва ли не как чудо Драконов и просьбу отвезти до Птичьего выполнить согласились с радостью. До острова отсюда близко, и карбас мы со Скимом не притопим. Единственное, что, сильно смущаясь, попросила Астрид, это заплатить мелкую денежку, вроде как за перевоз. Что поделать, таков обычай.
Отчалили, даже не дожидаясь утра: ночь была лунная, с пригодным ветром. Мореходы никак не выражали своих чувств, но явно были довольны. Гисли, опровергая слухи о молчаливости корабелов в плавании, молол языком не переставая, будто решил вспомнить и рассказать все легенды, сказки, притчи и байки берегового народа.
– У Гъольмов новый карбас заложили. С первой водой Слепой Хозяйке представлять будут. Сейчас по хеймам ездят, спрашивают, какое имя дать можно. Наречение – дело тонкое. Назовешь, как за волны ушедшего, и все – ни добычи кораблю не будет, ни удачи, ни жизни долгой. Мне бабка рассказывала, а ей ее говорила, что Рёнкюст прежде по-другому звался. Прибежали на кораблях люди с иной земли, хейм поставили, а назвали по тому месту, где раньше жили. И вот, что ты думаешь, пока старое имя было, все у них не ладилось, камень на берегу бросят – и тот криво ляжет. А как нарекли хейм Рёнкюстом, так сразу хорошая жизнь привязалась.
– А как прежде звались?
– Сейчас… Говорила же бабка… Имя-то такое знакомое… А, Фьерхольм.
– Ой, Ларс, что-то боязно мне. – Астрид Леглъёф неуклюже переступила тяжелыми морскими сапогами. – Может, лучше ты?
– Мне не сложно, но если скажешь ты, ей будет приятнее.
– И то, дело семейное. Но ты все-таки рядом стой. Поправишь меня, если что. Или одернешь. С призраком-то я в первый раз разговариваю.
Астрид еще немного потопталась на прибрежных камнях, неуверенно озираясь, наконец повернулась к маяку, единственному строению, что уцелело на месте прежнего Фьерхольма, и начала:
– Здравствуй, мати. Уж позволь тебя так называть, потому как предки наши, Леглъёфы, на большую землю отсюда прибежали, значит, всем нам ты родня. А еще потому, что если б не ты, нас бы, нынешних, и вовсе на свете не было. Не серчай, что раньше тебе почета мало оказывали. Не знали просто. Но теперь и сами мы, и дети, и внуки наши
Астрид действительно отвесила низкий береговой поклон, одной рукой коснувшись земли, а другой, ухватив за плечо, согнула и меня.
– И неизбывна будет память о тебе, Стейнмунн, пока жив хоть один потомок людей, в Фьерхольме спасенных. В том слово мое, дротнинг Астрид Леглъёф, крепко, а честная ватага и хронист тому свидетели. Спасибо тебе, мати.
Много звуков можно услышать посреди пустынного острова, омываемого волнами океана. Многое может померещиться. Кто-то скажет: набежавшая волна камни у берега ворохнула, кто-то – женщина, долго в неволе томившаяся, с облегчением вздохнула. Много тайн у океана, не все людям знать положено.
На маяке все было без изменений. Если кто-то и шарил здесь в поисках заветной книги, то делал это очень аккуратно, следов не оставляя.
Я поднялся к фреске, изображающей Драконов. Ступени лестницы выщерблены временем. На таких ничего не стоит оступиться и, чтобы удержать равновесие, опереться рукой о внутреннюю колонну, прямо напротив изображения Серого Мастера Меда. Там, куда падала бы тень от его поднятой ладони.
Камень, казавшийся монолитом, легко подался внутрь. Теперь оставалось только задвинуть плиту в открывшийся слева паз. Глубокая темная ниша. «Надо хотя бы осветить ее, прежде чем шарить внутри», – подумал я, засунув руку почти по плечо. Пальцы прикоснулись к чему-то холодному и шершавому.
– Что ты собираешься с ней делать? – спросила Астрид, подозрительно разглядывая книгу в переплете из черной «змеиной» кожи. Точную копию оставленного в Гехте «Гербариума». Астрид не открывала «Соперника», не брала в руки, вся ватага демонстративно не интересовалась им, но вечером шкипер позвала меня пройтись вдвоем по берегу, и первые слова ее, как только мы отошли достаточно далеко от лагеря, были о проклятой книге.
– Отдам канцлеру Хегли Секъяру. Или лучше сразу отвезти в храм Дода?
– Милый, верно, человек этот канцлер королевства, если встрече с ним ты предпочитаешь храм Багряного.
– Милее не бывает. Но видеть его все равно придется.
– Да, придется. – Астрид еще раз пристально посмотрела на черную книгу. – Ларс, я бы рада отвезти тебя, но ни один мореход в здравом уме не пристанет к берегу близ храма Дода. Мы не любим жрецов Багряного и не желаем иметь с ними никаких дел.
– Да кто любит…
– У нас случай особый. Охота на ведьм.
Охота на ведьм. В хрониках Гехта об этом ужасе нет ничего, потому как город начали строить после его окончания, а в то время, когда по всей земле Фимбульветер жгли женщин, обладающих особыми знаниями и способностями, на месте будущего Университета стояли три двора да трактир. В книгах же по истории написано мало и неясно. Словно стесняясь или боясь сказать лишнее, их авторы пишут, что во время правления Карла Проклятого, правнука Хлодвига Первого, всякий, кто занимался ведовством или обладал тайным знанием, объявлялся врагом и должен был быть «казнен на том месте, где схватили его». Что именно считалось тайным знанием и чем ведьмы так помешали выродку, объединившему в себе чуть ли не все пороки, не объяснит никто. Также неизвестно, сколько людей погибло за пять лет, пока по всей Фимбульветер горели костры. Конец этому положило только еще большее безумие Смуты, когда проклятый король окончательно разозлил своих подданных и несколько кланов, объединившись, объявили мятеж, а жители городов двинулись громить вурдов, и только небывалый прежде набег кочевников, прорвавший ослабленный доспешный ряд замков приграничья, заставил оставшихся в живых людей опомниться и вновь сплотиться. Говорят, что далеко не последнюю роль в возмущении государства сыграл кто-то из тогдашних хронистов.