Небо принадлежит нам
Шрифт:
Джек застегнул ремешок шлема с таким серьезным видом, словно садился за штурвал истребителя, а потом оттолкнулся ногой и помчался вперед, ловко объезжая попадавшихся на пути людей. Я бежал рядом, улыбаясь во весь рот и чуть не лопаясь от гордости; деревья так и мелькали по сторонам, а фары ослепительно блестели на солнце – ну чем не кадр из фильма?
Я почувствовал прикосновение к руке и внезапно понял, что бок о бок со мной бежит Анна. Сначала я подумал, что ей страшно за Джека и побежала она лишь для того, чтобы в случае
Дорожка пошла вверх, и Джеку стало тяжеловато крутить педали. Я подбежал сзади, ухватился обеими руками за сиденье и подтолкнул, точно так же, как подталкивал меня отец. Я до сих пор помню его радостные крики в тот день, когда я впервые самостоятельно прокатился на велосипеде по нашему двору.
– Джек, ты просто молодчина, – похвалил я его, когда он уверенно остановился.
Джек слез с велосипеда и начал деловито проверять пушки.
– У него здорово получилось, – улыбнулся я Анне.
– Это точно.
– А можно мне еще раз? – спросил Джек, затягивая потуже ремешок шлема.
– Конечно можно.
Он снова забрался на велик и начал ездить кругами, лавируя между торчавшими из травы пнями. Мы с Анной болтали, не обращая на него внимания, как вдруг, вместо того чтобы обогнуть стоящее на его пути дерево, Джек в него врезался.
Анна вскрикнула, и мы оба бросились к нему. Джек лежал на земле, изумленно распахнув глаза.
– Ты живой?
Я опустился на колени рядом с ним.
Он неуверенно кивнул, как будто плохо понимая, что происходит.
– Ты не поранился? Сколько пальцев я показываю?
Джек улыбнулся:
– Миллион.
– Как тебя зовут – помнишь?
– Джек.
– А меня?
– Мистер Свинюшкин, – хихикнул он.
– Ясно. Значит, все в порядке.
Я помог ему встать и поднял валявшийся на земле байк.
– Что с тобой произошло, маленький? Как ты себя чувствуешь? – спрашивала Анна, отряхивая пыль с его штанишек и курточки.
– Нормально, – ответил Джек. Было видно, что он все еще немного не в себе.
– Как это вышло, приятель?
– Не знаю. Я ехал на велике, а потом… я не знаю… стало очень странно, и я как врежусь в дерево…
Мы с Джеком сидели в гостиной, пили горячий шоколад и смотрели «Финальный счет». Джек внимательно слушал и шевелил губами, беззвучно повторяя за диктором названия команд. «Аккрингтон», «Честерфилд», «Блэкберн». Более сложные он пытался произнести вслух: «Гиллингем», «Сканторп», «Шрусбери».
В какой-то момент Джек принялся рассматривать фотографии в своей простенькой «мыльнице», которую мы подарили ему на последний день рождения и с которой он никогда не расставался и держал ее всегда крепко, обеими руками, как мы ему показали («Это тебе не игрушка,
– Пап, – сказал Джек, аккуратно кладя камеру на кофейный столик. – А можно мне тост с особенным сыром?
Это был хлеб с маслом, пастой мармайт и ломтиками сыра. За несколько секунд в микроволновке сыр плавился, покрывая бутерброд гладкой корочкой.
– Конечно. Думаю, мама как раз его сейчас готовит.
– И тебе тоже?
– А мне не нужно, – ответил я. – Я просто слопаю твой!
– Ну не-е-ет! – Джек поглядел на меня и закатил глаза. – Если ты съешь мой тост, то я сделаю тебе что-то плохое.
– Это что же, интересно?
– Мм… – Джек прижал палец к губам. – Ты тогда пойдешь спать, и… и…
Он изо всех сил старался придумать настоящее наказание. Я вопросительно поднял брови.
– И не будешь смотреть футбол! – выкрикнул Джек с победоносным видом.
– Ну и дела, – протянул я и озадаченно потер подбородок. – Что ж, ты выиграл – сам ешь свой тост.
Его лицо засияло от счастья, и я пошел на кухню – проверить, готово ли его лакомство. Анна резала тост на квадратики.
– Он в порядке?
– В полном.
– Я так и не поняла, что это было.
– Анна, он просто упал с велосипеда. С детьми такое случается.
– Но выглядело это так, словно он отключился. И он сказал, что почувствовал себя странно.
– Внимание ослабил на секунду, вот и все. Он ведь только недавно научился кататься, ему пока сложно.
Было очевидно, что мои слова Анну не убедили. Она дала мне тарелку с квадратиками, и я понес ее Джеку.
Этот тост – единственное, что умел готовить отец. Он мог делать все, что угодно, по хозяйству, но повар из него был никудышный. Если мы оставались дома вдвоем – мама убирала офисы в Сити, – то мой обед состоял из тоста с особенным сыром. Отец готовил его идеально: слегка поджаренный, еще горячий хлеб он сначала мазал маслом, затем – тонким слоем мармайта и, положив сверху несколько почти прозрачных ломтиков сыра, отправлял его в микроволновку на тридцать секунд. Однако сам никуда не уходил, а все эти тридцать секунд, облокотившись о стол, смотрел на тост и ждал ключевого момента, когда сыр полностью расплавлялся, но еще не начинал пузыриться.
Когда мама умерла, пришла моя очередь заботиться о нем. Каждый вечер отец молча садился за стол, где перед ним, на маминой салфетке для столовых приборов, лежали ее нож и вилка, и начинал плакать, и все, что я мог для него сделать, – это приготовить ужин, как раньше мама.
– Спасибо, лапушка, – говорил он, когда я ставил перед ним тарелку с тостом.
«Лапушка» было его излюбленным обращением. Конечно, в присутствии моих друзей или посторонних он называл меня «дорогой» или «сынок», но наедине – только «лапушка».