Недотрога для Сурового
Шрифт:
Сергей Дмитрич мягко улыбается, прежде чем отпустить мои пальцы, и делает несколько размашистых шагов, догоняя дочь.
– Ты должна извиниться перед Юлей, Лен. – строго отчитывает её. – Все эти вещи, которые периодически вырываются из твоего рта, просто отвратительны. И главное, ты словно абсолютно не отдаёшь себе отчёта, что обижаешь единственного человека, кто считает, что ты гораздо лучше, чем есть на самом деле.
Мы останавливаемся перед закрытой дверью кафедры, и он выжидательно смотрит на Лену. Подруга поворачивается ко мне.
– Прости, Юль,
– Всё в порядке, – смущённо тороплюсь замять тему.
Ленка обнимает меня, а я с укором смотрю на Суровина. Не буди лихо, пока оно тихо. Так и у нас. Любое неверное слово может вызвать ненужные подозрения. Не стоит ему защищать меня перед дочерью.
Сергей Дмитрич вздыхает, закатывая глаза, словно думает в это мгновение, что я ничегошеньки не понимаю в жизни и в дружбе, но открывает дверь.
– Проходите, подружки.
Лена входит первой. Мужчина жестом показывает, чтобы я проходила за ней, и я делаю шаг, другой, третий. Поравнявшись с ним, не знаю, чего ожидать и стоит ли. Но он просто дожидается, пока я войду в просторный кабинет, входит следом и прикрывает дверь.
– Юля, продолжай, пожалуйста, работу в моём кабинете, – велит мне. – Лена, устраивайся поудобнее.
Он достаёт листы с заданиями теста и ручку и выкладывает на овальный стол.
Я скрываюсь в его кабинете, возвращаясь к папкам на столе. Практически не вчитываясь в названия работ, сортирую по годам и алфавиту, выкладывая очередную папку в одну из нескольких ровных стопочек. Примерно через сорок минут Ленка сообщает, что закончила. Небольшой шорох – это, должно быть, Суровин взял тест на проверку, – и подруга подходит ко мне.
– Ого! Вот это тут у вас бардак! – смеётся она. – До конца семестра, наверное, придётся разгребать.
– Наверное, – пожимаю плечами. – А возможно, до скончания веков.
– Юль, ты не обижаешься? Я веду себя просто как стерва…
– Ты сказала правду, – перебиваю её. – Как бы горько она не звучала. Но это моя жизнь. Ты знаешь, что я не люблю всё это обсуждать и тем более не люблю, когда это обсуждается при посторонних людях. Это меня обидело, а не сами слова.
– Я больше никогда не буду никому говорить что-то о тебе, договорились?
– Договорились.
– Как ты думаешь… – начинает Лена, но её прерывает тихая мелодия рингтона моего телефона.
Я смотрю на экран, и под ложечкой начинает сосать.
– Да, тёть Валь, – моментально снимаю трубку. – Что-то случилось?
– Ой, дочка! – горестно вздыхает моя пожилая соседка. – Беда-то какая приключилась, Юленька, ох, беда! Квартира-то сгорела ваша!
– Как сгорела? – одеревеневшими губами переспрашиваю я. – А мама?
Ленка смотрит на меня огромными глазами, полными тревоги.
– И мама угорела вся, в больницу свезли! – всхлипывает соседка. – Как бы не померла, бедная, с тобой не попрощавшись…
Я беззвучно оседаю на пол. Безучастно стоявшая пару секунд назад Ленка сейчас развивает бешеную активность. Кричит что-то отцу, отбирает у меня телефон,
Сергей Дмитрич пихает мне в руки стакан, но я не могу пошевелиться. Тело сковывает оцепенение, удушающими волнами накатывают страх, паника, боль. Тогда он подносит стакан к моим губам, обхватывает ладонью затылок и буквально заставляет сделать пару глотков.
– Юля, Юлька, Юленька, ты слышишь меня? – его голос звучит ласково и нежно. С заботой. Хочется броситься к нему на шею. Хочется, чтобы он меня обнял. Но исполнение этого желания невозможно, что лишь причиняет ещё больше боли. – Юля, девочка, приходи в себя… Прошу тебя!
Слышу мольбу в его голосе, но испытываю лишь жалость к себе. Видимо, я не заслуживаю счастья. Только бесконечные тоску и боль.
– Юля… – начинает он, но его перебивает Ленка:
– Пап, ты не видишь, что она в ступоре от шока? – Она деловито перегибается через сидящего передо мной отца и отвешивает мне звонкую пощёчину.
Яркая вспышка боли на щеке разбивает мою скорлупку, и я вздрагиваю.
– Ты с ума сошла! – прикрикивает на Ленку Суровин.
– Я в порядке, – тихо говорю, вырываясь из небытия. – В порядке. Мне нужно ехать… Что-то делать… Решать…
Бессвязно бормочу себе под нос, пытаясь подняться. Сергей Дмитрич галантно подставляет мне руку помощи, и я не отказываюсь. Сил нет.
– Пап, мы должны помочь Юльке, – неожиданно говорит подруга. – Мы должны отвезти Юльку и помочь ей.
Суровин с сомнением смотрит на дочку, и мне хочется плакать. Неужели я не заслуживаю помощи, по его мнению? Но в следующую секунду он отвечает:
– Конечно, должны. И никак иначе.
Глава 12. Сергей Дмитрич
Мне больно смотреть на крошечную Юльку, сжавшуюся от страха и горя, что обрушились на её хрупкие плечи сегодня. Хочется спрятать её в своих объятиях, защитить от целого мира, стать чёртовым спасителем, в котором она нуждается в это мгновение. Но её утешает моя дочь.
В ожидании доктора в захудалой провинциальной больнице Лена отводит Юлю в сторону и усаживает на диванчик из потрескавшегося дерматина, а я нахожу в холле вендинговый автомат и беру всем нам по стаканчику кофе. Взбодриться не помешает.
Мчался сюда на предельно допустимой скорости, даже и не заметил, как проскочили по М-4, а теперь шея и плечи ноют от напряжения, а в висках зарождается тупая боль. Но это всё ничто, по сравнению с тем, как болит моя душа за растерянную девочку, которая, по всей видимости, даже до конца не осознала, что случилось в её жизни. Она не плачет, не бьётся в истерике, лишь молчит и иногда вздрагивает, пребывая в каком-то замкнутом состоянии, чем пугает меня до потери пульса. Слёзы помогают избавиться от негативных последствий стресса, а подавление этого естественного процесса может привести к затяжной депрессии.