Нефертити

Моран Мишель

Эхнатона впустили в комнату лишь после того, как ее переодели и уложили в постель.

— Нефертити!

Фараон оглядел комнату, убедился, что жена жива, и принялся искать взглядом детей.

— Двойня!

Повитухи сделали вид, будто они вне себя от радости, и вид у Эхнатона сделался триумфальный. Но потом на лице его проступила тревога.

— Сыновья? — быстро спросил он.

— Нет. Две прекрасные дочери, — ответила самая старшая из повитух, и,

как ни странно, похоже было, что Эхнатон рад без памяти.

Он тут же кинулся к Нефертити.

— Как мы их назовем?

Нефертити улыбнулась ему, хотя я знала, что ее сейчас терзает жестокое разочарование.

— Сетепенре, — ответила она. — И…

— Нефернеферуатон.

— Нет! Нефернеферуре.

Я посмотрела на Нефертити и по ее решительному виду поняла, что она не намерена называть своих дочерей в честь бога, пославшего ей шестерых царевен. Интересно, а Амон смог бы дать ей царевича?

Эхнатон взял руку моей сестры и прижал к груди.

— Нефернеферуре, — уступил он, — вслед за прекраснейшей матерью в мире.

Когда мой отец услышал эти новости, он уселся под родильным павильоном и велел принести ему вина.

— Шесть девочек, — глухо произнес он, не в силах поверить в это. — Он дал Кийе сына, а твоей сестре — шесть девочек.

— Но он любит их. Он просто без ума от них.

Отец посмотрел на меня.

— Он может любить их больше, чем самого Атона, но что подумают люди?

Пока вести расходились по Амарне, я отправилась в сад и отыскала там мужа.

— Ты слышал? — спросила я, кутаясь в плащ.

— Двойня.

— Не просто двойня, — негромко произнесла я; с губ моих сорвались клубы пара. — Девочки.

— И как он воспринял эти вести? — спросил Нахтмин.

Я уселась рядом с ним на скамью у лотосового пруда и задумалась: и как это рыбы могут плавать в такой холод?

— Кто — Эхнатон или мой отец?

— Твой отец. Как себя чувствует фараон, я могу догадаться. Никакого сына, что стал бы соперничать с ним за внимание Нефертити. Никакого царевича, которого пришлось бы остерегаться в старости. Панахеси может думать, что он держит в руках все семь пешек. Но он не понимает, насколько фараон боится Небнефера.

— Но Небнеферу всего семь…

— А когда ему будет четырнадцать-пятнадцать? — поинтересовался супруг.

Я посмотрела на рыбу, подплывшую к поверхности воды: она, разинув круглый рот, искала, чего бы съесть.

— А ты стал бы ревновать к сыну?

— Ревновать? — Нахтмин рассмеялся. — Я бы считал его величайшим своим благословением, — с пылом

произнес он, но тут же добавил: — Конечно, если этого так и не произойдет…

Я взяла его за руку.

— Ну а если все-таки?

Муж вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулась. Он вскочил со скамьи.

— Неужели ты…

Я улыбнулась, и улыбка моя сделалась шире.

Нахтмин подхватил меня со скамьи и сжал в объятиях.

— Давно ты знаешь? Ты уверена? Это не…

— Я уже на третьем месяце! — Я рассмеялась как ненормальная. — Я никому еще не говорила. Даже Ипу. Я ждала, чтобы увериться окончательно, что не ошибаюсь.

На лице Нахтмина отразилась безграничная радость.

— Мив-шер… — Он прижал меня к себе и погладил по голове. — Ребенок, мив-шер…

Я со смехом кивнула:

— К месори.

— Ребенок урожая, — восхищенно произнес Нахтмин. Это был благоприятнейший знак: рождение ребенка в сезон сбора урожая. Мы стояли, держась за руки, и смотрели на пруд, и воздух больше не казался горьким.

— Когда ты скажешь сестре?

— Сперва я скажу матери.

— Надо сказать ей до нашего отъезда в Фивы. Она захочет устроить так, чтобы быть с тобой.

— Если только сестра не потребует, чтобы я рожала здесь, — сказала я. Это было бы вполне в духе Нефертити, и Нахтмин озабоченно посмотрел на меня. — Конечно же, я откажусь. Но нам придется побыть тут еще несколько месяцев, чтобы было время успокоить Нефертити, особенно если впоследствии окажется, что у меня сын.

— А что, все должно быть устроено так, чтобы Нефертити не беспокоилась? — спросил он.

Я посмотрела на пруд, на голодную рыбу и ответила правду — так, как оно всегда было заведено в нашей семье:

— Да.

Когда я отправилась сообщать эту новость матери, Нахтмин пошел вместе со мной. Мать сидела вместе с отцом в Пер-Меджате и грелась у жаровни, пока он сочинял царям иных народов послание о том, что фараону Египта было ниспослано еще два ребенка.

Стражники отворили тяжелые двери, и едва лишь мать увидела лицо Нахтмина, как сразу же все поняла.

— Эйе, — предостерегающе произнесла она и поднялась со своего места.

Отец встревоженно опустил тростниковое перо.

— Что? Что такое?

— Я знала! — Мать захлопала в ладоши и кинулась обниматься. — Я знала, что это случится!

Нахтмин улыбнулся отцу:

— В этой семье тоже ждут наследника.

Отец посмотрел на меня.

— Ты беременна?