Нефритовый кубок
Шрифт:
– Небывалый зверь с туловищем льва, орлиной головой и птичьими крыльями, – чуть растерянно ответил варвар. – Он еще нарисован в гербе Турана… Хочешь сказать, что Джелани пригласил сюда кто-то из туранцев, обиженных на Рекифеса?
– Грифон – символ Эрлика, бога войны, – монотонно продолжил месьор Ордзой. – Давно, лет двести назад, во времена очередной смуты вокруг аграпурского трона, император Турана создал маленькую гвардию из особо приближенных телохранителей, чуток помешавшихся на религии Эрлика. Они называли себя «Возмездием Небес». Правитель, вызвавший к жизни сие безобразие – порази меня сухотка, если я помню, как его звали… пускай будет Ирвази – и сам не отличался ясностью рассудка. Однако, поскольку три его предшественника скончались при весьма
Фехтие зашелся сухим кашлем вперемешку со сдавленными ругательствами.
– Глотку бы промочить. Эй, нордхеймец, ты еще здесь? Не знаешь, какого демона я тебе все это толкую, а?
– Страшно, вот и толкуешь, – процедил киммериец сквозь зубы, ожесточенно шаркая жесткой веревкой об острый край ступеньки. – Облегчить душу захотелось, наверное. Да ты говори, говори. Времени у нас много.
– Пожалуй, – задумчиво согласился тавернщик. – Пока они до «Лиретаны» доберутся, сколько там провозятся, да обратный путь… Сам не боишься, что ли?
– Дедушка меня бояться не научил, такая жалость, – буркнул варвар (ослабевает проклятая веревка или нет?!). – Сперва, значит, чисто и гладко. Что потом стряслось?
– Стряслось… – фыркнул Ордзой. – Правитель меру потерял. Умные люди, до которых «Возмездие Небес» дотянуться еще не успело, смекнули, откуда ветер дует, и быстренько остановили безумца, пока он полстраны не вырезал ради вящей безопасности. Любимая наложница, отрава в кубке – в общем, Ирвази благополучно отдал концы. К власти пришел его брат, прапрадед нынешнего государя Илдиза Туранского, да не заходит солнце над его владениями. При новом правителе гвардейцы Ирвази оказались не у дел. Настолько не у дел, что в одну прекрасную ночь верные новой власти войска обложили казармы хатаритов и произошла бойня. Брат Ирвази припомнил поклонникам Восьмирукого все их кровавые делишки и еще кое-что.
– Еще кое-что – это как? – уточнил Конан.
– Я говорил, что Хатар уль'Савади прислуживал Эрлику Кровавому у алтаря? Говорил, точно. Бел ведает, правда или нет, но ходили слухи, будто хатариты не брезгуют и человеческими жертвоприношениями. За это, а также за всевластие и жестокость гвардейцев-фанатиков в Аграпуре не любили и боялись. Неудивительно, что, когда всех собак спустили с привязи, из Приближенной Сотни спаслось десятка три, не больше. Они с боем прорвались из города и ушли в горы. Их преследовали, но упустили. Беглецы подались на полуденный закат, подальше от населенных мест. Все, что они могли там отыскать, это пару нищих деревень, горы Мутазби и бесплодные пески до самой границы со Стигией.
Прошло с десяток лет, про хатаритов забыли. Что стало с самим уль'Савади, никто не знал. Его труп не нашли, да и не искали – казармы сгорели дотла. Лишь гораздо позже обнаружилось, что Хатару Одержимому удалось избежать смерти. Ты слушаешь, дитя Полуночи?
– Слушаю, о вдохновенный чангир, – раздраженно рявкнул Конан, у которого на запястьях вздулись от трения кровавые пузыри, а скрипучий голос Фехтие уже в печенках сидел. Впрочем, справедливости ради нужно признать, что повесть тавернщика его в высшей степени заинтересовала. Поэтому, продолжая испытывать
– Дальше-то что?
– Дальше все просто. Хатариты не сгинули в пустыне Урд и не ушли в Стигию. Они также не могли закопать оружие и разойтись по домам мирными земледельцами. Возвращаться им было некуда, а марать руки сохой и мотыгой для истинных воинов считается величайшим позором. В горах Мутазби они наткнулись на старую пещерную крепость Шахриз. Ты, разумеется, никогда не слыхал о такой. Шахриз выстроили во времена, когда Туран воевал со Стигией и Великой Степью. Там сохранился колодец, а у воинов оставались кони и оружие. И с ними шел уль'Савади. Этого оказалось достаточно.
Спустя пару лет Мутазби стало считаться нехорошим местом. В те края и прежде мало кто попадал по своей воле, разве что заблудившись, да еще пастухи иногда гоняли отары на горные выпасы. А тут пастухи вместе с овцами начали пропадать. Впрочем, сборщики податей, дважды в год добиравшиеся даже в эту глушь, ни разу не слышали жалоб от жителей окрестных деревень, только отмечали с некоторым удивлением, что местные с каждым годом становятся все более скрытными и малообщительными, а старые традиционные святилища все больше приходят в упадок. Однако же подати поступали исправно. Более от захолустья ничего и не требуется. На странности в поведении горцев махнули рукой.
На деле же получилось вот что. Где – силой, а чаще благодаря уль'Савади, чей фанатизм зажигал сердца даже самых маловерных, хатариты мало-помалу подчинили себе небольшой горный край. Однако власти над горсткой пастухов им показалось мало, честь невелика, а хатариты, как-никак, считались воинской элитой, и каждый стоил троих в открытом бою. В тайных же убийствах поклонники Эрлика Кровавого поднаторели, как никто иной. Чем еще изгнанники могли заработать свой хлеб и потешить воинскую честь, как не исполнением убийств по заказу, за хорошую плату, там, где не поможет Серая Гильдия, отступятся последователи Золотого Павлина и спасуют одиночки? В пещерной крепости культ Восьмирукого расцвел пышным цветом. После смерти уль'Савади новый глава братства избирается на общем круге и носит имя первого старейшины. У хатаритов появился даже свой кодекс чести, выросший из правил «Возмездия Небес». Например, тот, кто по своей оплошности не выполнил задания, обязан покончить с собой в соответствии с ритуалом. Ежели в провале повинен другой человек, он становится личным врагом всего Братства, и тот, чья миссия осталась неисполненной, не имеет права уйти на постой к Нергалу, пока жив этот другой… Нанять хатаритов – все равно что нанять саму смерть: так же надежно и так же дорого. Понял наконец, с чем связался, нордхеймец? Я ведь не просто так все это тебе рассказываю. Хочу, чтобы тебе тоже стало страшно, как мне… Да, имей в виду: никто лучше хатаритов не знает толк в пытках. Ну, что скажешь?
– Скажу, что я не нордхеймец, – отозвался Конан. Руки кровоточили, но зато прочные пеньковые веревки, обращенные в мочалу, валялись теперь на полу. Варвар согнулся, пытаясь развязать путы на щиколотках. – Между прочим, пока ты трепался, я все-таки перетер эти треклятые узлы на руках и сейчас освобожу ноги. Еще спрошу: тебе-то откуда это известно?
Из угла, где темнело скрюченное тело Фехтие, долгое время не доносилось ни звука. Конан уже собрался повторить вопрос, когда тавернщик нехотя произнес:
– Мой отец родился в селении Бурнах. В горах Мутазби.
Конан поднялся на ноги, пару раз присел, проверяя, насколько повинуется тело и восстановился ли бег крови в конечностях, и подошел к сидящему у стены Фехтие.
– Сказал «альг» – говори уж и «бин», – проворчал он. – Теперь понятно, почему тех бандитов определили на постой именно к тебе. Земляки, ну-ну… А вот открой-ка мне тайну, как ты ухитрился угодить в немилость, что учинил на Конном Поле, и вообще – сколько здесь этих… хатаритов? Кто их нанял? Ради чего?