Негатив. Портрет художника в траурной рамке
Шрифт:
В молодости, например, всегда со смехом называя себя «профессиональным революционером», он пошел работать в морг, — только потому, что «лучшую конспиративную площадку не придумаешь». Но поскольку был он не плоским прагматиком, а возвышенным романтиком, то тут же насобирал по всем знакомым и натащил в морг горшки с цветами и кадки с лимонами и пальмами и превратил прозекторскую в оранжерею. Он объяснял всем, что если душа в первое время после смерти и впрямь не слишком далеко отлетает от бренного тела, то не следует ей, как пленной птахе, биться о голые стены и пыльные окна казенного помещения, но должно пребывать среди цветов и листьев вечнозеленого сада… И ведь сумел убедить начальство даже в те, советские времена!
Но
По складу характера Струнский, конечно, был и всю жизнь оставался веселым провокатором. Не таким провокатором-ремесленником, который работает за деньги и которого засылают, скажем, в тайную организацию, чтобы он ее выдал. Нет, он был провокатором-артистом, который, тонко чувствуя противоречие времени, назревающий конфликт общественных сил, искренне, «по велению сердца» ввязывается в драчку на одной стороне, может быть, даже создает организацию «для борьбы» и вовлекает в нее, а значит, и в конфликт массу других участников, не особенно думая о том, куда он всех приведет.
Закутаров никогда не относился к Струнскому всерьез, хотя всегда симпатизировал ему. Еще более тридцати лет назад круглая, совершенно детская мордашка Струнского (впрочем, и теперь с возрастом мало изменившаяся) своей открытостью и простодушием привлекла внимание Закутарова в серой толпе абитуриентов Черноморского университета. Разговорившись, они как-то сразу почувствовали расположение друг к другу (слово «революционный» уже и тогда прозвучало: «революционный переворот в математике») и на следующий день на двоих сняли ту самую мазанку на Варавке — с оранжевой дощатой уборной, любовно обвитой виноградной лозой… Но вскоре Струнский заболел («переутомился от усиленной работы мысли», как он сам потом объяснял) и в первый раз исчез.
Он отсутствовал чуть ли не два года, и Закутаров думал, что парень застрял в психушке впредь до решения теоремы Ферма. Но нет, в какой-то день он неожиданно явился — веселый, бодрый, совершенно здоровый и безудержно говорливый — и объявил, что, во-первых, с математикой покончено навсегда («непродуктивное занятие»), во-вторых, у него теперь есть девушка — и не одна — и, в-третьих, он поступил работать — вот как раз в морг местной ведомственной больницы для моряков. Оказывается, он все это время прожил дома у родителей в небольшом западноукраинском городке и там успел окончить медучилище. «Революция в математике не удалась, теперь будем делать революцию в обществе, и медицинское образование в этой больной стране очень кстати», — объяснил он Закутарову.
Его звали Бенедикт, Бенедиктик, Бен, но, словно ассонансная рифма к уменьшительно-ласкательной версии его имени, смолоду к нему прилипло ласковое и точное прозвище «Бегемотик» (при невысоком росте и коротких ножках он уже тогда был склонен к полноте). Прозвище дала ему известная портовая проститутка Светка Пропеллер, с которой у него была нежная дружба. Эту Светку он не просто трахал на парковых скамейках или на пляжных лежаках (добраться до постели Светке было некогда, она была человек занятой), но стремился воспитать в демократическом духе и склонял к чтению серьезных книг («Архипелаг», «Технология власти» Авторханова и т. п.), что, в общем-то, соответствовало его представлению о необходимости широкого демократического просвещения, для чего и была им собрана и постоянно пополнялась «Общедоступная библиотека самиздата»…
Бегемотик был человеком деятельным, лидером по призванию (как теперь говорят, «обладал харизмой»), и около него всегда крутились четыре-пять юных правдоискателей с серьезными лицами, в основном студенты и студентки университета. Он слыл не только
8
Вся Бегемотикова деятельность, конечно, проходила под пристальным взглядом КГБ. Светка Пропеллер в силу своей профессии (а специализировалась она на матросах с иностранных судов, работала «под студентку», носила простенькие очки, скромно одевалась и даже по-английски могла объясняться, — это-то всё, похоже, и самого Бегемотика сбило с толку… впрочем, возможно, он всегда только прикидывался доверчивым простаком) была под плотным колпаком и раз в неделю посещала гэбешную конспиративную квартиру, где диктовала записывавшему за ней оперативнику подробные отчеты о своей «деятельности». Ну, и, понятно, Бегемотик со своим самиздатом и «Пирами свободомыслия» фигурировал в этих отчетах с той же периодичностью, с какой подруга оказывалась в его объятиях. Однако на суде ни отчеты Светки Пропеллер, ни другие доносы (а они, конечно, были) не фигурировали. Гэбуха всегда берегла свою агентуру. В деле наличествовали только показания Закутарова, ну и еще одного свидетеля — перепуганного, пришедшего в суд с мамой, десятиклассника, случайного посетителя одного из собраний в морге, чуть ли не с улицы приглашенного Струнским («Надо вовлекать юный контингент, расширять аудиторию, не останавливаясь перед фактором риска», — писал он в одной из своих тогдашних статей).
Мальчик-подросток сбивчиво рассказал, что дискуссия в морге была о творчестве Мандельштама и что читались стихи и Струнский сказал, что ни один режим в истории не нанес такого тяжелого ущерба мировой культуре, как режим коммунистический. Мальчик было засомневался, произносить ли вслух эти ужасные слова, но мужеподобная женщина-судья стукнула кулаком по столу и закричала на него, словно грубый учитель на нерадивого ученика: «Не запинаться! Говори четко. Раз уж вляпался, теперь нечего мямлить. Неприглядная физиономия подсудимого должна быть совершенно ясна суду. Кто еще был с тобой на этом сборище?»
Щуплый, бледный, видимо, очень нервный подросток, потрясенный самим фактом вызова в суд, давал показания, не поворачиваясь к судье, но неотрывно глядя на сидевшую в зале маму, молодую круглолицую полную женщину в черном платье с белой кружевной пелериной, лежавшей на высокой груди… Кто еще был на собрании в морге, мальчик вспомнить не мог: был кто-то, человек пять было, но он просто не знал никого…
Подросток давал показания первым, и, допросив его, женщина-судья велела ему остаться в зале. Он сел рядом с матерью, и она обняла его за плечи и прижала к себе: он дрожал мелкой дрожью…
Вызвали второго свидетеля, Закутарова Олега Евсеевича. Закутаров уже знал, как вести себя: он спокойно достал из нагрудного кармана и негромко зачитал строгое, исполненное достоинства заявление об отказе от показаний, данных на предварительном следствии, где на него оказывалось давление в виде угрозы уголовного преследования (что было чистой правдой). Он даже приготовился сказать, что на самом деле некогда получил крамольный «Архипелаг» от покойного Христианиди… Нет, его заявление суд не принял во внимание и ничего не стал выяснять дополнительно: оказалось, по этому эпизоду Бегемотик сам дал признательные показания.