Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц
Шрифт:
***
Театр музыкальной драмы создавался на деньги петербургских фабрикантов и банкиров и до революции был известен не только своими новаторскими оперными постановками, но также тем, что в них были задействованы дочери и сёстры этих фабрикантов и банкиров, желавшие выступить на настоящей театральной сцене. Публика смеялась и шикала при виде этих самодеятельных талантов, так что театру пришлось принять правило, строжайше запрещающее любые проявления бурных чувств в зале - как освистывание, так и аплодисменты. Последние, впрочем, пришлось разрешить, поскольку банкирские
После революции труппа театра распалась, а сам он был передан в ведение Народного комиссариата просвещения. В этом комиссариате шла ожесточённая борьба между представителями двух непримиримых идеологических лагерей: одни считали, что искусство социалистического государства должно строиться на базе лучших достижений классической культуры, другие категорически призывали к полному отказу от неё, к созданию во всех отношениях нового искусства, наполненного революционным содержанием, заключённого в невиданные прежде формы. Первый лагерь был многочисленным и включал в себя немало значимых лиц; второй был активнее и решительнее, - к тому же, к нему примыкал народный комиссар просвещения товарищ Луначарский, который хотя и был воспитан в духе классической культуры и обладал огромными познаниями о ней, но был в восторге от авангарда. Благодаря Луначарскому бывший Театр музыкальной драмы превратился в главный штаб революционного авангардизма, и не случайно именно здесь авангардистский революционный режиссёр Всеволод Мейерхольд ставил авангардистскую революционную пьесу "Мистерия-буфф" авангардистского революционного поэта Владимира Маяковского.
...Когда Малевич, Коля и Ваня пришли сюда, в театре царил полнейший бардак: какие-то люди смеялись и курили прямо на сцене среди непонятного нагромождения уходящих спиралью вверх деревянных дорожек и больших фанерных кругов и квадратов; по залу бродили и бормотали свои роли приглашенные в качестве артистов петроградские граждане всех возрастов; три или четыре человека мирно похрапывали у стены на сваленных в кучу бархатных портьерах. Малевич, привычный, видимо, к этой картине, приказал Коле и Ване положить фрагменты декораций на сцену, и закричал на курильщиков:
– Господи, боже мой! Ну как вы собрали "небесную лестницу"?! Вы же её перевернули наоборот! Господи, боже мой, неужели трудно было посмотреть на мои отметки "верх, низ", я их специально для вас поставил! А теперь что получилось...
– он взглянул на декорации и вдруг замолк. Курящие люди невозмутимо продолжали курить, не трогаясь с места; Малевич задумался, отступил на два шага назад, наклонил голову вправо, а потом влево, и пробормотал:
– А впрочем... Да, так определённо лучше...
– после чего сказал вслух.
– Ладно уж, оставляем, как есть. А это, - он показал на принесённое Колей и Ваней, - мы прикрепим теперь внизу: это станет основанием лестницы и одновременно бортами ковчега. Так лучше: теперь у нас будет ковчег, на котором происходит всё действие. Да, неплохо получилось - настоящее искусство всегда вырастает из ошибок!
– он потёр руки и даже крякнул от удовольствия.
– Казимир Северинович, а нам что делать?
– спросил Коля.
– Идите, получайте
– он схватил молоток и принялся приколачивать фанеру.
– Где-то там бродит наш... этот, как его... кто роли выдаёт... А если его не найдёте, скоро приедут Маяковский с Мейерхольдом, они помогут.
***
Найти того, кто роли выдаёт, оказалось невозможно: все его видели, все утверждали, что он "вот только что был здесь", но никто не мог сказать, где он находится. Зато Коля и Ваня нашли большой самовар с кипятком, поддерживаемый в горячем состоянии стариком-швейцаром.
– Содом и Гоморра, истинные Содом и Гоморра, - ворчал он, подкладывая щепки в самовар.
– Раньше в ознаменование премьеры стол на сцене ставили на пятьдесят кувертов, и всё из чистого серебра. Кушанья из "Вены" привозили, официантов из "Кюбы" приглашали, сам господин Нейшеллер, наш благодетель, приезжали и оставались довольны, а ныне...
– он безнадёжно махнул рукой.
– Поди, и посуды у вас не имеется?
– спросил он Колю и Ваню.
– Понятное дело, откуда у вас посуда при таких-то одеяниях, - он подал две надтреснутые фаянсовые чашки.
– Нате уж, держите, да только вернуть не забудьте, а то теперь такие актёры пошли, что чашки крадут.
Пристроившись в зале около сваленных в кучу стульев, Коля и Ваня блаженно отхлёбывали кипяток.
– Да, по крайней мере, тепло...
– проговорил Ваня, но тут по залу пронёсся шум, все встрепенулись и вытянули шеи, всматриваясь в двери.
– Маяковский! Маяковский! Маяковский идёт!
В зал вошёл высокий молодой мужчина с резкими чертами лица. На нем была безупречная пиджачная пара и хорошее пальто, но шляпы не было, а голова была выбрита наголо. Он быстро шел к сцене; за ним бежали десятка два человек, кричавшие на ходу:
– Маяковский, прочтите что-нибудь! Умоляем! Не ломайтесь, Маяковский, сколько можно за вами бегать!
Взобравшись на сцену, Маяковский пожал руку Малевичу и отрывисто спросил:
– Ну как, готово наше художество? Успеем к сроку?
– Успеем, если...
– хотел сказать Малевич, но его перебили прибежавшие с Маяковским люди:
– Прочтите стихи! Это просто невежливо, Маяковский, все вас просят.
– Невежливо гнаться за мной, словно за вором на базаре, - парировал Маяковский.
– Ну, чёрт с вами, слушайте.
Он подтянул штаны, заложил руки за спину, качнулся с пятки на мысок и звучным басом, чётко разделяя слова, прочёл:
Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее "Прежде".
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова...
Тебе, революция,
освистанная,
осмеянная батареями,
тебе,
изъязвленная злословием штыков,
восторженно возношу
над руганью реемой
оды торжественное
"О"!
Тебе обывательское
– о, будь ты проклята трижды!
–
и моё,
поэтово
– о, четырежды славься, благословенная!
В зале захлопали и засвистели; кто-то крикнул:
– Маяковский, каким местом вы думаете, что вы - поэт революции?
– Местом, диаметрально противоположным тому, где зародился этот вопрос, - немедленно отозвался Маяковский.
– - Вы писали, что "среди грузинов я - грузин, среди русских я - русский", а среди дураков вы кто?
– не унимались в зале.