Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Ты не прав, мы делаем, что можем, — ответил ему Виктор и отошел, понимая, что спорить бессмысленно: позор отступления каждый переживает по-своему…
После боя на речке Проне Дьяконского представили к ордену Красной Звезды. Должен был получить орден и сержант-сапер, и политрук, командовавший противотанковыми пушками. Но наградные листы долго ходили по инстанциям, так долго, что заблудились где-то. Подполковник Захаров несколько раз запрашивал наградной отдел. Наконец оттуда приехал представитель. Он привез только один орден — Захарову и восемьдесят пять медалей «За отвагу». Разозленный такой
В полк поступил приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270. Захаров читал его, потирая виски, забыл про погасшую папиросу во рту. Да, этот приказ вызван самой жизнью. Он был необходим сейчас, когда у некоторых командиров зародилось неверие и отчаяние. Бороться с паникой, с трусостью, с дезертирством нужно было самыми крутыми мерами. Особое внимание — подбору кадров. Анкеты, справки — это бумага. А что за ней? Какой за ней человек? Если родился в бедной семье, если родственники не подвергались репрессиям, это еще не значит, что ты сумеешь правильно руководить войсками и будешь смелым в бою. И с прекрасными бумагами люди бывают трусами и негодяями. Идя в бой, идя на смерть, человек обнажает до конца свою сущность. И кое-кто уже обнажил…
Захаров вместе с Горицветом отправился по подразделениям. До ближайшего батальона было восемь километров. Ехали верхом. Кавалеристы оба были неважные. Подполковник, городской житель, ерзал в седле взад и вперед. Горицвет держался уверенней, но у него были слишком длинные ноли, они едва не доставали до земли. Глядя на него, трудно было сдержать улыбку.
— Ну, как твое мнение, Николай Иванович? — опросил Захаров. — Что ты про этот приказ скажешь?
— Что про него говорить? Выполнять будем.
— В какой-то степени переоценка ценностей, неправда ли?
— Примем к руководству, — сказал Горицвет.
Захаров поморщился и подстегнул лошадь. Напрасно затеял этот разговор. Старший политрук, как всегда, отделался общими фразами. Или боится он свое мнение высказать, или вовсе нет у него своего мнения? Много недостатков знал за Горицветом подполковник, но никогда не жаловался на него начальству. Прощал за то, что Горицвет хоть и работал без огонька, но на поверку у него всегда все было в порядке. Досконально выполнял приказы и инструкции, идущие свыше. Политинформации в подразделениях проводились регулярно, политдонесения отправлялись своевременно.
Горицвет не из тех политруков, которые живут душа в душу с бойцами, делят с ними горе и радость. Он и не мог быть таким по своему характеру, этот сухой, замкнутый человек. Но работу он знал, умел потребовать с подчиненных. И еще Горицвет хорош был тем, что, хоть и числился комиссаром полка, никогда не вмешивался в дела командира. Захарова это устраивало. Он знал таких комиссаров, с которыми не продохнешь: согласуй с ними каждый шаг, каждое слово.
Давно уж служил Захаров в одной дивизии с Горицветом, но
Когда стало известно о гибели Полины, Захаров огорчился, пожалуй, сильнее, чем Горицвет. Старший политрук дотошно расспросил Дьяконского, где и как это произошло, и, убедившись, что сведения достоверны, в тот же день заставил писаря во всех своих документах вычеркнуть слово «женат» и поставить «холост». Захаров размышлял: неужели у него совсем не осталось добрых чувств к бывшей жене? Или он возненавидел ее, и ненависть выжгла все остальное? Но это вряд ли. Для ненависти нужна горячая кровь, а не рыбье равнодушие Горицвета…
В батальон старшего лейтенанта Бесстужева приехали после обеда. Красноармейцы занимали оборону на северной окраине безлюдного села. Стрелковые ячейки и укрытия для пулеметов были отрыты в садах и на огородах. Бесстужева отыскали в прохладном полутемном амбаре. В углу горкой навалены были яблоки, прикрытые сверху рогожей.
— Ну и запах тут у тебя, — сказал Захаров. — Как в раю.
— Угощайтесь, — предложил старший лейтенант. — У моих бойцов уже животы пучит, а хозяйка Христом-богом просит, чтобы поели. Не немцам же оставлять.
Вид у Бесстужева был сонный, помятый. Он только что поднялся с кровати, на которой лежали подушки в пестрядных наволочках. Захаров и Горицвет присели на ящики возле грубо сколоченного стола.
— Тревожат немцы? — поинтересовался подполковник.
— Пробовали утром два раза, — ответил Бесстужев. — Толкнулись, и назад. Пехота, — махнул он рукой. — Разрешите, я умыться схожу?
— Только побыстрей, — сказал Захаров. Старший лейтенант, согнувшись у низкой притолоки, вышел.
— Опустился, — с осуждением произнес Горицвет. — Небрит, сапоги грязные.
Подполковник и сам заметил это, заметил и бутылку, заткнутую тряпочкой, под кроватью. Знал Захаров, что последнее время комбат часто пьет. И почти всегда с Патлюком, который достает водку и самогон. Бесстужева подполковник пока не трогал — к человеку трудно подступиться, когда у него горе. А Патлюку уже дал однажды крепкий нагоняй.
Говорить об этом Горицвету не хотел, боясь, что политрук начнет читать нотацию старшему лейтенанту.
— Некогда ему перышки чистить, — сказал Захаров. — Ночью позиции меняли, на рассвете закреплялись, утром атаки отбивали. А ведь он и поспать должен.
Всех командиров, каких можно было снять с передовой, собрали на сельском кладбище, обнесенном деревянным забором. Люди расселись среди старых, покосившихся крестов, кто на могилах, кто на надгробных камнях.
— Хорошее местечко, — подмигнул Дьяконскому старшина Мухов. — Здесь если ткнут, то сразу отпоют и зароют, не отходя от кассы.
— Ничего, — усмехнулся Виктор. — Православный крест оградит нас от пули и мины вражьей.
Приказ огласил подполковник Захаров. Прочитал и сразу уехал. Побеседовать с командирами остался старший политрук Горицвет.