Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Ну, а теперь-то куда меня?
— Теперь на лечение. Машина вот-вот должна подойти.
— А в нашем медсанбате нельзя остаться?
— Не разрешает доктор. — Дядя Иван вздохнул, наклонился ниже. — Домой-то написать или как?
— Написать, написать, — заволновался Игорь, вспомнив вдруг то, что не давало ему покоя. — Ты, дядя Иван, обо мне ни слова, понял? Сам сообщу… Сумка моя где? Полевая сумка. Лева, блокнот в ней. Возьми.
— Взял, Игорь.
— Лева, там письмо в райком. Про красноармейца Конюшина… Лева, ты оформи его. И отправь обязательно… Ты нашел?
— Нашел, все сделаю.
— Фу-у-у, —
— Какой гвоздь? — не понял Рожков.
— Из головы гвоздь, — невнятно произнес Булгаков.
Его снова охватила слабость.
Дядя Иван и Рожков переглянулись.
— Опять бредит, — шепотом произнес Рожков.
Немцы, не желая заниматься тяжелой и грязной работой, использовали для этого пленных, создавая из них специальные команды. Выбирали наиболее крепких. Кормили сносно — остатками со своего стола. Даже выдавали одежду с трофейных советских складов.
Пашка Ракохруст попал в рабочую команду авиационного полка со сборного пункта пленных еще под Барановичами. Устроился он неплохо. Сумел сразу же показать себя: дней пять, разгружая бомбы с автомашин, работал как вол, не отдыхая, подгоняя других. Немцы оценили его усердие, назначили старшим. Теперь Ракохруст распоряжался двадцатью пленными, сам ничего не делал. Иногда запаковывал посылки с разным добром, которые летчики во множестве отправляли в Германию.
Приказания Пашки пленные выполняли без возражений, но сторонились его, как чужого. Это обижало: чего они строят из себя девах нетронутых? Все один грех приняли — лапки кверху подняли, иначе не очутились бы тут. Сам Пашка нисколько не раскаивался в том, что сдался в плен. Каким бы ни был исход войны, он останется жив, а это самое главное.
Первое время охраняли их слабо: по ночам часовой спал, закрыв дверь на замок. Но после того, как трое красноармейцев сбежали, Ракохруст, боясь неприятностей, попросил фельдфебеля, чтобы караулили их по всем правилам. Охранять пленных стали надежно, а Пашке с того дня начали выдавать пищу в двойном размере.
— Отрыгнутся тебе немецкие разносолы, — говорил ему красноармеец Кулибаба.
Пашка ненавидел этого тощего — кожа да кости — бойца с нежным лицом. Ненавидел, а сделать с ним ничего не мог. Этот хилый интеллигентик с телячьими глазами, которого Пашка называл не иначе как «рахитиком», знал довольно сносно немецкий язык. Немцы использовали его для работы в штабе. Через него Ракохруст получал распоряжения. Кроме всего прочего, Кулибаба служил как бы музейным экспонатом. Летчики, подобравшие его в Бресте, приводили своих друзей и приятелей поглазеть на отважного русского солдата. Красноармеец три недели сражался в окруженной крепости, а когда все его товарищи были перебиты, укрылся с пулеметом под бетонным колпаком и сопротивлялся, еще двое суток, пока не потерял сознание от истощения. Командир немецкого полка поставил этого красноармейца в пример своим солдатам.
Пашка не особенно верил такой легенде, больно уж дохлым казался ему Кулибаба, непригодным для таких дел. Но однажды ночью, случайно проснувшись, Ракохруст услышал, как Кулибаба шепотом рассказывает товарищам:
— Я что! Я только сидел и стрелял. А вот ребята у нас действительно были замечательные. Один музыкант с трубой не расставался.
В сарае было тихо. Пашка лежал, не шевелясь. Знал, что если он задвигается, красноармеец перестанет рассказывать. Кулибаба упоминал какого-то Фокина, и Ракохруст подумал, уж не одуевский ли это Сашка. Опросить не решился. Он никому не говорил, откуда родом. Скрывал на всякий случай; время такое, что лучше о себе не распространяться.
Днем Ракохруст не выдержал и поинтересовался будто бы невзначай:
— Ты про что ночью трепался? Про какого это Фокина-музыканта?
— А твое какое собачье дело? — насмешливо и спокойно спросил Кулибаба.
— Дурак, — разозлился Пашка. — Недоносок старой коровы, вот ты кто.
— Сам дурак и сам недоносок, — сказал Кулибаба.
Он вообще взял привычку отвечать Ракохрусту его же руганью, чем окончательно выводил Пашку из себя.
— Смотри, я вот скажу фельдфебелю, что ты комсомольский билет бережешь!
— Скажи. Он тебе еще пару костей на обед подбросит.
— Заткнись, дерьмо собачье!
— Сам дерьмо, сволочь продажная!
Пашка по-всячески грозил Кулибабе, но донести на него боялся. Кто их знает, этих немцев, почему они цацкаются с красноармейцем. Пускать в ход кулаки Пашка тоже не осмеливался. Ребята и так смотрели на него косо, чего доброго, устроят темную.
Как-то в сарай пришла группа офицеров. У Пашки екнуло сердце — немцы были навеселе. Перестреляют еще по пьяной лавочке, ради развлечения. Им не жалко — пригонят для работы новых.
Среди летчиков выделялся высокий майор в лакированных сапогах, с крестом на мундире. Верх фуражки туго натянут на обод. У майора было волевое с крупными чертами лицо и седые виски. Пашка бегом принес ему табуретку, смахнул рукавом пыль. Майор сел, положив на колени стек.
— Где переводчик?
— Тут я, — выдвинулся из-за кучи сена хмурый, осыпанный трухой Кулибаба.
Подошел и перед самым носом лощеного немца принялся отряхивать гимнастерку. Тот поморщился, спросил насмешливо, но с любопытством.
— Ты и есть герой?
— Герои там, — показал Кулибаба на восток. — А тут пленные.
— Ты убил двадцать наших солдат?
— А я не считал. Когда стреляешь из пулемета, трудно считать.
— Где ты изучал немецкий язык?
— В школе.
— Не ври. В школе учат мало.
— Мне помогала мать.
— Она немка?
— Нет. Она библиотекарь.
— Кем были твои родители, когда в России был царь?
— Вы что, допрашиваете меня?
— Нет, это просто беседа, — ухмыльнулся майор. — Это просто маленький урок психологии.
— На уроках обычно говорят «вы», — сказал Кулибаба.
— О, если вы такой щепетильный, я согласен. Итак, ваши родители?
— Отец был землемером, а мать училась в гимназии.
— Значит, вы из привилегированного сословия? Поэтому большевики не разрешили вам сделаться офицером?
Кулибаба засмеялся. Перевел вопрос красноармейцам, и те тоже повеселели.