Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов
Шрифт:
Рис. 4
В теории медиа голос рассматривается, в числе других определений, и как формула пафоса, как отзвук древних культовых и религиозных феноменов. В частности, немецкий культуровед Зигрид Вайгель в традиции Аби Варбурга исследовала, как через оперный голос передается культура прошлого, направленная на достижение сильных аффектов [493] .
Ориентация на оперу у Дмитрия Пригова находит свое выражение в его увлечении Вагнером; и так же, как в опере, приговский голос полностью раскрывает себя на грани говорения и пения. Напевность как особое качество декламации достигается у Пригова через усиление вокально-музыкальных элементов: удлинение гласных, выделение их посредством вибрато, модуляция высоты звука. Наряду с этим, в творчестве Пригова обнаруживаются разнообразные вариации «формулы пафоса». По этому поводу Пригов сам в одном из своих метапоэтических текстов пишет:
493
См.: Weigel Sigrid.Die Stimme als Medium des Nachlebens: Pathosformel, Nachhall, Phantom // Stimme / Hg. Kolesch Doris und Kramer Sybille. S. 16–39.
И
В своем известном саунд-сочинении «Крик кикиморы» [495] Пригов освобождается от текстового измерения и совершает чисто перформативный жест, отсылая к известному персонажу восточнославянского фольклора. Это экстатический вопль, долгий, высокий крик, переходящий в хохот. В цикле его «Евангельских заклинаний» (1975) подобный перформативный жест вступает во взаимодействие с текстовыми элементами (рис. 5) [496] .
494
Общее предуведомление (1980) // Пригов Д. А.Милицанер и другие. М: Obscuri Viri, 1996. С. 8 (эта книга вышла тиражом 100 экземпляров).
495
Звукозапись в Интернете: http://www.prigov.ru/bukva/kikimora.php.
496
Пригов Д. А.Собрание стихов / Под ред. Бригитте Обермайер. Т. 2: 1975–1976 гг., № 154–401 (Wiener Slavistischer Almanach. Sbd. 43. Wien, 1997. С. 55–57). Звуковая запись приговского исполнения этих текстов см. на кассете в издании: Kulturpalast. Neue Moskauer Poesie und Aktionskunst / Hg. Hirt G"unter und Sascha Wonders. Wuppertal: S-Press, 1984.
Рис. 5
Здесь визуальная поэзия разрастающихся и сокращающих словесных рядов, графических фигураций на странице, превращается в партитуру для устного исполнения, которое становится равноправной формой существования стихотворения. Аудиовизуальная композиция повторяющихся элементов вызывает в процессе восприятия интенсивное воображение различных библейских сцен. Одновременно тут демонстрируется суггестивная сила языковых повторений, язык выступает в своей магической функции. В звуковой реализации — и соответствующей визуальной форме — процесс увеличения и уменьшения голосовой интенсивности, приближения к интонационному образцу «заклинания» и удаления от него демонстрирует апроприацию культурной традиции, заметную именно по манере устного исполнения.
Особенно популярным стало приговское чтение первой строфы пушкинского «Евгения Онегина»: «Мой дядя самых честных правил…» — определяемой им как «мантра высокой русской культуры», которую он исполнил на различные распевы: буддийский, мусульманский, православный, китайский и т. д. Разные интонационные клише разыгрываются голосом, обнажая таким образом дискурсивный характер интонации [497] . Более того, как отчетливо демонстрирует видеосъемка приговского чтения стихов о Милицанере, запечатлевшая перевоплощение поэта в блюстителя государственного порядка, культовую фигуру в мире мифологических измерений (снято в 1985 году в его квартире в Беляеве), в поэзии Пригова мы имеем дело не только с апроприацией языковых и стилистических образцов, но и с процессом усвоения образцов интонационных.
497
См., например, звуковую запись «мантры высокой русской культуры»: Три «О» и один Пригов, ХОР 2001 или Sound Art. Bremen: Weserburg; Museum f"ur moderne Kunst, 2007.
498
Пригов Д. А.Советские тексты. СПб: Изд-во Ивана Лимбаха, 1997. С. 149–165. Видеозапись в издании: Hirt G., Wonders S.Moskau. Moskau: Videost"ucke. Wuppertal: S-Press, 1987.
В выборе места исполнения самопозиционирование поэта «на краю», в пограничной зоне, приобретает конкретную наглядность. Интимное пространство квартиры превращается в место встречи поэта со «своим народом», в пространство пересечения множества голосов и стилей. В чтении Пригова можно найти весь спектр типов интонаций, описанных в работе Эйхенбаума: декламативный (риторический), напевный и говорной [499] .
У Эйхенбаума интонационно-вариативной речью характеризовалась эстрадная декламация. Однако в отличие от вчувствования в представляемые ситуации — что, по Эйхенбауму, характерно для эстрадной декламации — у Пригова происходит процесс приближения и удаления от апроприированных интонаций. Эстрадная интонация у него, можно сказать, остранена камерной декламацией, поскольку устное исполнение всегда соотнесено с текстом, который Пригов держит в руке. При этом осознанно используются «готовые», «ready-made», интонации.
499
См.: Drubek-Meyer Natascha.Sorokins Bauchreden als Negativ-Performance // Poetik der Metadiskursivit"at. Zum postmodemen Prosa-, Film- und Dramenwerk von Vladimir Sorokin / Hrsg. von Dagmar Burkhart. M"unchen: Verlag Otto Sagner, 1999. S. 197–212. В своем исследовании о выступлениях Владимира Сорокина, сравнивая сорокинское и приговское авторское чтение, Наташа Друбек— Майер обратила внимание на типологию интонаций Б. Эйхенбаума: Эйхенбаум Б. М.Мелодика русского лирического стиха Петербург: Опояз, 1922. С. 8.
Чтение цикла «Милицанер» можно рассматривать и как реакцию на советскую практику чтения: в текстовой основе тут лежит традиционная рифмованная форма стихотворения, в звуковой основе — торжественная, отчасти задушевная, отчасти назидательная интонация [500] . Важным стимулом обращения к советским образцам чтения у Пригова является деконструкция голоса власти, транслируемого официальными масс-медиа.
Точное использование различных интонаций требует большого артистического мастерства. Дмитрий Пригов разработал свою собственную, вполне виртуозную, голосовую технику. Усвоение чужих голосов у него не исчерпывается «холодной» дистанционной игрой, оно осуществляется всегда узнаваемым голосом Дмитрия Александровича Пригова, с его своеобразным серебристым тембром, — это ясный и сильный голос с большим диапазоном модуляций. Чужие голоса тут находят свое резонансное тело. Поэтическое самовоплощение Пригова на интонационном уровне отличается амбивалентностью: его голос постоянно колеблется между идентификацией с интонационной цитатой и дистанцией от нее.
500
О советской традиции художественного чтения см.: Верховский Н. Ю.Книга о чтецах: Очерки развития советского искусства художественного чтения. М.; Л.: Искусство, 1950; Артоболевский Г.Очерк по художественному чтению: Сборник статей / Под редакцией и с дополнением С. И. Бернштейна. М., 1959.
В то время как голос Блока в эпоху модерна вызывал особый исследовательский интерес борьбой «между естественной интонацией эмоциональной речи и декламационными требованиями» [501] , голос Пригова своими возможностями апроприации самых разных интонационных ready-made’ов и его «персональной» игрой идентификаций/остранений может стать примером голоса поэта в эпоху постмодерна [502] .
Бригитте Обермайр
DATE POEMS, ИЛИ ЛИРИКА, КОТОРАЯ ПРИСТУПАЕТ К ДЕЛУ
501
Бернштейн С.Голос Блока // Указ. соч. С. 498.
502
Автор выражает благодарность Ольге Денисовой за помощь в переводе статьи на русский язык.
Взгляд на поэзию Дмитрия А. Пригова делает излишним принципиальный вопрос, поднимаемый в поэтических исследованиях XX века, а именно: возможно ли вообще писать стихи после травмирующего и травматичного опыта? У Пригова уже одна лишь численная очевидность отметает любые сомнения в существовании подобной возможности. Разумеется, количество само по себе еще не является онтологическим обоснованием фактической необходимости. Однако, возможно, именно это напряжение между недостаточным основанием и избыточным количеством содержит в себе ответ на вопрос об основании и обосновании.