Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Липовецкий Марк Наумович

Кратко очерченную здесь линию прозаизации — исходя из «семантической поэтики» с отсылкой к тыняновской защите «реалистической» лирики как формально инновативной — можно понимать как исходную «точку отсчета» для прозаизации у Пригова. Хотя, как мы увидим ниже, Пригов идет дальше, совершая решающий шаг и возводя «реальные ссылки» (как то: даты и числа, о которых пойдет речь далее) в самостоятельный поэтический принцип.

«ВТОРЖЕНИЕ ВРЕМЕНИ В ИГРУ». DATES СТИХОТВОРЕНИЯ

В предыдущей главке было показано, каким образом «внешние» по отношению к лирическому сведения изменяют лирическое как таковое, заново размечая границы жанра; в дальнейшем эта динамика будет обсуждаться с учетом теоретических обоснований реальности лирического, а также реальности в лирическом.

В дискуссии вокруг эстетической легитимации «переживательного стихотворения» центральным критерием выступает связь лирического — в большинстве случаев выражающего себя посредством лирического субъекта — «переживания» с действительностью. При этом очевидно проводится различие между участием вдействительности и присутствиемдействительного. Последнее естественным образом предполагается именно в случае переживания, которое может быть датировано, фактически контекстуализовано и привязано к историческим именам и местам. В то же время легитимация художественности лирически преобразованного переживания, как правило, не обходится без аристотелевского критерия «общего»: если «общее» (поэзия) у Аристотеля противопоставляется «частному» (истории [532] ),

то переживание в «переживательной лирике» должно утратить эту связь с особым, исключительным, что, собственно, и маркировано датировкой. Связь с реальностью, как становится очевидным, основывается отнюдь не на том факте, что в «переживательном» стихотворении репрезентируется «реальное переживание», а прежде всего на том, что «переживательное стихотворение» описывает узнаваемую читателем психологическую реальность. Отсылка к частному препятствовала бы развитию этого общего измерения.

532

«Ибо историк и поэт различаются не тем, что один пишет стихами, а другой прозою <…> — нет, различаются они тем, что один говорит о том, что было, а другой о том, что могло бы быть. Поэтому поэзия философичнее и серьезнее истории — ибо поэзия больше говорит об общем, история — о единичном. Общее есть то, что по необходимости или вероятности такому-то <характеру> подобает говорить или делать то-то; это и стремится <показать> поэзия, давая <героям вымышленные> имена» (Аристотель.Поэтика. 51b1 — b10 / Пер. с греч. М. Л. Гаспарова // Аристотель и античная литература. 2-е изд. М., 1978. С. 126).

Во второй половине XX века в немецкой теории лирики, до этих пор уделявшей первостепенное внимание толкованию доминантной «эстетики переживания», намечается поворот в понимании степени изолированности лирического переживания от реальности. Лирическому тексту приписывается участие в «реальном времени», то есть «особость», неотъемлемая от лирического жанра, сохраняется, не растворяясь при этом в понимании, ориентированном на общее («реальность»).

В качестве примеров этого поворота можно назвать две теоретические позиции, приписывающие индивидуализированному и тяготеющему к автономности переживанию некую «связь с действительностью». Так, Кете Хамбургер приходит к выводу о том, что субъект лирического высказывания «превращает объективную действительность в субъективную, переживательную действительность» [533] , которая, однако «участвует» [534] в «объективной действительности» в той степени, в какой лирическое стихотворение является «высказыванием о действительности», то есть «высказанное» образует «поле переживания» [535] лирического героя. Приведенное Хамбургер сравнение с фикциональной литературой проясняет, что именно подразумевается под участием лирики в объективной действительности: в отличие от лирики фикциональная литература создаетдействительность, которая, если размышлять логически, является вымыслом, то есть не-действительностью [536] . Это влечет за собой представление о «реальной связи с временем», приписываемой лирике, — в сравнении с эпосом и драмой: в то время как в эпосе и драме, по убеждению Хамбургер, «время не действует» [537] , в лирическом высказывании «реальная связь со временем по меньшей мере не исключена» [538] .

533

Hamburger K"ate.Op. cit. S. 204.

534

Ibid. S. 187.

535

Ibid. S. 190. Принадлежащая Хамбургер концепция лирического субъекта становится понятной только в сопоставлении с «ego-origo» («источником я») в фикциональной литературе: «Лирическое стихотворение представляет собой открытую логическую структуру, так как оно конструируется реальным субъектом высказывания, по поводу которого мы никогда не сможем решить, идентичен ли он с поэтом и, если да, то до какой степени. <…> Фикциональная литература может обладать сколь угодно туманной символикой, но тем не менее она является насквозь рациональной и потому принципиально опознаваемой конструкцией. Лирическое стихотворение, напротив, открыто по отношению к переживанию субъекта высказывания, то есть в конечном счете к иррациональной жизни, жизни поэта» (Ibid. S. 187).

536

Ibid. S. 204.

537

Ср. размышления Хамбургер на тему «атемпорального значения „эпического претерита“», т. е. употребления прошедшего времени в фикциональном тексте: «Дата — фиктивное Сейчас и даже Сегодня в существовании вымышленного персонажа обозначает в этом существовании некий поворот, некое Тогда, относящееся не к тому, что автор и читатель пережили или нет, а исключительно к переживанию вымысла. <…> Дата 2 марта 1903 так же фиктивна в романе, как и 1984 год, в который помещена политическая антиутопия Оруэлла, — разумеется, не из-за того, что это время еще не было пережито во время издания романа <…>, а потому что речь идет о времени романа» (Ibid. S. 193; ср. также S. 57–58).

538

Ibid. S. 193.

Ханс-Георг Гадамер также отстаивает роль окказионального, т. е. случайных элементов в лирике, которые «в эпоху „переживательного“ искусства воспринимались как помеха эстетическому значению произведения» [539] . Он легитимирует «вторжение времени в игру» [540] , утверждая онтологическое единство произведения искусства «с тем, на что оно указывает». «Неповторимость отсылки к случаю» хоть и «невыполнима», то есть не может раствориться в ориентированном на общее горизонте понимания, однако сохраняет свое «присутствие и эффект в самом произведении» [541] : «благодаря сильной привязанности произведения искусства к своему референту обогащается само искусство — к его бытию словно добавляется новый акт существования» [542] .

539

Gadamer Hans-Georg.Wahrheit und Methode. Grundz"uge einer philosophischen Hermeneutik. T"ubingen, 1990. S. 152.

540

Ibid.

541

Ibid. S. 153.

542

Ibid. S. 152. В качестве примеров к своим размышлениям Гадамер приводит портрет, стихотворное посвящение и парабазис; в одной из сносок он говорит о «дискредитации окказиональности эстетикой переживания» (S. 149).

Вопрос состоит в том, приложим ли тезис Гадамера об «обогащающей» произведение искусства «невыполнимой связи со случаем» к тем ситуациям, которые

нередко рассматриваются в качестве коренных событий XX века: сталинского террора, Холокоста и Второй мировой войны? Примечательно, что в одной из дискуссий немецких поэтов 1960-х о «необходимом» [543] стихотворении речь шла не о случае, а о «неслучае», то есть о «стихотворении на неслучай» [544] . Вальтер Хёллерер называет в качестве «неслучая» «великий неслучай», а именно ситуацию после 1945 г.: «Эта базисная ситуация, это непреодолимое исходное условие простирает свое действие на все ситуации и случаи», «ни разу мне не удавалось написать стихотворение на неповторимый неслучай» [545] .

543

H"ollerer Walter.Das Ungelegenheitsgedicht // Akzente. Zeitschrift f"ur Dichtung. 1961. № 8. S. 27. От редакции:В оригинальном тексте В. Хёллерера — непереводимая игра слов: «Ungelegenheit» буквально, по внутренней форме слова означает «не-случай», но точно переводится как «неприятность», «затруднительное положение».

544

См.: H"ollerer W.Op. cit. S. 23–26. Принципиальный спор идет между авторами, называющими себя «поэтами на случай», а при более внимательном рассмотрении оказывающимися «поэтами переживания», и так называемыми «лабораторными поэтами», то есть экспериментирующими с языком и проблематизирующими его. Представителем как «поэтов переживания», так и «поэтов на случай» может считаться Гюнтер Грасс, у которого «случай» и «музы» идут рука об руку, причем случай как раз вписывается в горизонт субъективного переживания: «Мои случаи — это не случаи другого поэта на случай» (Grass G..Das Gelegenheitsgedicht // Akzente. 1961. № 8. S. 9).

545

H"ollerer W.Ungelegenheitsgedicht. S. 24.

Понятие «неслучая» представляет собой более, чем противоположность тому, что до сих пор рассматривалось в качестве «случая», дающего повод для «стихотворения на случай» и образующего его сюжет — понятый в самом широком смысле торжественный повод (от рождения до коронации и смерти), иначе говоря — заказ. «Неслучай» в свою очередь обозначает необходимость говорить о невозможностях, о «временных и пространственных параметрах поэтического текста» (по выражению авторов статьи о «семантической поэтике»).

«Случаи», как мы могли убедиться, — это данные, по поводу которых встает вопрос, относятся ли они к лирическому тексту, и если да, то как и где происходит это соприкосновение. Случай, то есть внешнее, или Другое, по отношению к лирическому, таким образом, может быть понят как значительный для истории лирического пример «прозаического сюжета». Прозаизация представляет собой путь, позволяющий интегрировать этот внешний элемент в лирический текст, причем эта интеграция влечет за собой формальные изменения, расширение границ жанра, а также определенные инновации.

В дальнейшем будут продемонстрированы стратегии и феномены подобной прозаизации в лирике Пригова, у которого тенденция к прозаизации проявляется в принципиально численном, арифметическом, датирующем подходе к лирическому тексту. «Data» (числа/даты) указывают здесь уже не столько на случай (календарно датируя событие), обозначают не столько позицию, сколько становятся событием сами.

ЛИЧНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

У Пригова есть собственное определение лирического переживания. В Предуведомлении к циклу «Личные переживания» (1982) он подчеркивает отличие «личных» переживаний от «лирических» и «духовных». Пригов определяет личное переживание как встречу «чуждых, посторонних» языков, «ходульных фраз» и «непрочувствованных слов». Здесь лирическому субъекту отведена позиция наблюдателя, а «субъективная» действительность в некоторой степени говорит сама за себя, являясь не выражением переживающей личности, а скорее личным переживанием, вытекающим из наблюдения за этой встречей-столкновением.

Это не лирические, не духовные, а личные переживания. Может показаться, что запечатлены они каким-то чуждым, посторонним языком, ходульными фразами, непрочувствованными словами. Но именно встреча этих языков, бродячих фраз, неприкаянных слов и есть мое глубокое личное переживание [546] .

В сущности, в этом цикле лексика, фразы, формы, герои и мотивы с характеристикой «лирические» сталкиваются со своими противоположностями — банально-героическими и помпезными словами, фразами, формами, героями и мотивами. При этом происходит переход, обнаруживающий не столько пародирующий или контрафактурный [547] жест, сколько динамику столкновения, в которой встреча хоть и является понятной, а столкновение — очевидным, семантическая и семантизирующая потенция повседневного языка, то есть анонимных, затасканных, напыщенных элементов, тем не менее в ходе этого столкновения уравнивается с семантизирующей силой и потенцией языка лирических форм и мотивов. При этом имеет место обновление и обогащение «стихотворения», то есть возникает нечто третье, что, очевидно, соответствует тому, что Пригов называет «личным переживанием», и что в принципе совпадает с наблюдениями Тынянова, касающимися введения прозаических элементов в стих у Некрасова [548] : формальные модели лирики теряют силу по сравнению с новыми элементами, в то время как семантическая маркированность «чуждых»/«новых» элементов так сильна, что может даже изменить старую форму.

546

Пригов Д. А.Предуведомление к сборнику «Личные переживания» // Пригов Д. А. Сборник предуведомлений к разнообразным вещам. М.: Ad Marginem, 1996. С. 127.

547

Контрафактура — термин немецкой теории литературы, близкий по смыслу к русскому слову «перепев» в тыняновском смысле. Первоначальный смысл слова «контрафактура» — переложение светской песни в духовную или замена светского текста духовным при сохранении прежней мелодии.

548

«Но как возможно художественное введение элементов прозы в поэзию? <…> в тех случаях, когда семантика определенных поэтических формул стала штампом, исчерпана и уже не может входить как значащий элемент в организацию стиха, внесение прозаизмов обогащает стих <…>» (Тынянов Ю. Н.Стиховые формы Некрасова. С. 25–26).

Так, например, в стихотворении «Ласточка зреет на юге…» в четвертой строке появляется «снег», противопоставленный «югу»; вместе с тем он подготовлен «вьюгой» в третьей строфе, в свою очредь рифмующейся с «югом»:

Ласточка зреет на юге Выпадет где-то к весне А пока зимние вьюги Сыпят за окнами снег Выберемся из-под снега То ли живы, то ль мертвы ль Скажем с безумной негой: Ласточка! госпожа! это вы ль? [549]

549

Пригов Д. А.Личные переживания. М., 1982 (рукопись). Авторская машинописная копия находится в архиве автора статьи.