Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Липовецкий Марк Наумович

Рассматривая этот вопрос, я попытаюсь приблизиться к пониманию сути чисел и дат в поэтических текстах Дмитрия А. Пригова.

«СВОЕОБРАЗНЫЙ РИСК» ЛИРИКИ: ПРИНЦИП ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ

Хотя по поводу того, что у Пригова мы имеем дело с «поэзией после поэзии», то есть с ситуацией, характерной для (русской) лирики с 1960-х гг. [503] , царит единодушие, мы, однако, не можем исходить из того, что «старые» проблемы лирики теперь утратили свою актуальность. Если возникает вопрос, возможно ли или необходимо ли сегодня вообще писать стихи, актуальным, как никогда, представляется «своеобразный риск» лирики, лежащий в основе «принципа индивидуализации», являющегося ее родовым признаком. По Теодору Адорно, этот принцип состоит в том, что лирика не может гарантировать «производства чего-либо обязывающего, аутентичного». Лирика, как далее отмечает Адорно, при этом лишена «власти определять, останется ли она в плену случайностности голого, отчужденного бытия» [504] . «Поэзия после поэзии», очевидно, означает, что два пути, по которым шла лирика, теперь окончательно остались позади: с одной стороны, тотальная «индивидуализация», какой она представлена как в парадигме «переживательной» и исповедальной лирики, так и в самоопределении экспериментальной звуковой поэзии [505] , а с другой, — связывающая себя «обязательствами» социального или фактографического рода «прикладная поэзия», представленная такими жанрами, как «стихотворения на случай» [506] , историческая поэма и «реалистическая» лирика Когда речь идет именно о «реалистической поэзии», постоянно возникают споры о соотношении между политическими мотивациями автора и формальной инновацией. При этом особый случай последнего типа представляет собой та поэзия, связь которой с реальностью основывается прежде всего не на критическом пафосе, как, например, в случае Вс. Некрасова, а на официальном заказе. В качестве характерного примера в данном отношении можно назвать блокадную поэтессу Ольгу Берггольц (1910–1975): тексты Берггольц, транслируемые по радио, должны

были морально укрепить ленинградцев во время блокады города во Вторую мировую войну. Сама Берггольц выступала за поэзию, которая не имеет права на индивидуализацию, будучи обязанной следовать подлинности пережитого [507] .

503

Ср.: «Определяющая констелляция шестидесятых годов — с одной стороны, поэты-трибуны антисталинистского просвещения, с другой, поэты, открывающие заново лирическую сентиментальность, — распалась. Связывающий обе стороны пафос искренности, возвращения к „аутентичной“ (исторической и личной) свободе от идеологической лжи был израсходован» (Witte Georg.Poesie nach der Poesie // Moderne russische Poesie seit 1966: Eine Anthologie. Berlin, 1990. S. 368) Переводы цитат, за исключением особо оговоренных случаев, принадлежат Екатерине Васильевой.

504

Adorno T. W.Rede "uber Lyrik und Gesellschaft // Adorno T. W. Noten zur Literatur I. Frankfurt a.M., 1980. S. 75.

505

Экспериментальной поэзии также, несомненно, приписывается социально-критическая значимость. Ср. дискуссию формалистов на тему «нового видения» или теорию поэтического языка Юлии Кристевой. См. ее кн. «La r'evolution du langage po'etique: l’avant-garde `a la fin du XIXe si`ecle. Lautr'eamont et Mallarm'e» (Paris: Seuil, 1974).

506

Для этой лирической формы, очевидно, не существует точного русского термина. Так, Тынянов тоже употребляет немецкое понятие, сравнивая отрывки из автобиографических текстов Горького со «стихотворениями на случай» в поэзии. См.: «…как бы внелитературность делает эти записки тем жанром в прозе, которым в стихах были „стихотворения на случай“, Gelegenheitsgedichte» (Тынянов Юрии.Литературное сегодня // Тынянов Юрий. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 166).

507

«С новой силой мне стало ясно, что мы не имеем права „писать зря“, что читателю далеко не безразлично — пережил поэт сам то, о чем он пишет, или просто описал. <…> Безграничное и чистое доверие читателя к поэту обязывает поэта к исповеди — целомудренной, до конца правдивой» (цит. по: Tsch"opl С.Die sowjetische Lyrik-Diskussion: Ol’ga Berggol’c’ Leningrader Blockadedichtung als Paradigma. M"unchen, 1988. S. 182). В этой связи следует указать на параллель с национал-социалистической инструментализацией эстетики переживания, характеризующейся прежде всего сменой отношения «я-ты» между лирическим субъектом и читателем на «мы-чувство». Ср.: Segebrecht Wulf.Das Gelegenheitsgedicht: Ein Beitrag zur Geschichte und Poetik der deutschen Lyrik. Stuttgart, 1977. Зегебрехт цитирует один из программных текстов 1944 г.: «Из тесного чувства локтя в беде и смерти выросло переживание: мы товарищи <…>. Кровь вскипала по зову вождя и начинала сплачивать все большие массы в национальное товарищество против внутренних и внешних врагов» (S. 41).

Кажется очевидным, что лирика, которая осознает себя в состоянии «после», не может уже вернуться ни на одну из обозначенных выше позиций, как будто ничего не произошло. Она не может ни мнить себя в безопасности в рамках ни к чему не обязывающего принципа индивидуализации, ни, попросту поменяв свои темы, в очередной раз соединить пережитое без всяких последствий для самого жанра с событием, то есть стать «подлинной», «искренней».

«Поэзия после поэзии» решительно вмешалась в один из основных эстетических конфликтов лирики: его можно проследить на примере известной по исследованиям германистов дискуссии о «стихотворениях на случай». Начиная с 1800-го года, по мере формирования автономии искусства, стихотворению на случай становится все труднее обосновать свою претензию на художественную ценность. Поскольку значение этого жанра очевидно сводится к «одноразовому употреблению» и внехудожественному поводу, оно с трудом может претендовать на автономию; конфликт между автономией и пользой в этой форме резко актуализируется [508] . Откровенным антиподом стихотворения на случай и исключительной парадигмой лирического становится в автономной эстетике «переживательное стихотворение», вбирающее в себя случай, событие и ситуацию в едином процессе эстетической трансформации и достигающее «изоляции» и одновременно индивидуализации переживания и «реального жизненного контекста» [509] , говоря словами Вильгельма Дильтея, в чьих размышлениях парадигма «переживательного» стиха достигает своей кульминации.

508

Ср.: Segebrecht Wulf.Gelegenheitsgedicht. S. 24.

509

Dilthey Wilhelm.Das Erlebnis und die Dichtung (1905). Leipzig, Berlin, 1929. S. 196.

В дальнейшем я буду рассматривать дискуссии вокруг конфликта между «стихотворением на случай» и «переживательной» лирикой в исследованиях немецкой и русской поэзии либо параллельно, либо сводя их вместе. Для этого необходимо сопоставить отдельные тенденции теоретические, до сих пор не рассматривавшиеся в едином контексте, и самое главное, в их соотношении друг с другом. С этой целью я предполагаю установить связь между дискуссией о «прозаизации» в русской литературе и уже упомянутыми исследованиями «поэзии на случай» в немецкой литературе. Эта связь мне представляется легитимной не в последнюю очередь по той причине, что в обоих феноменах конкретные условия лирического «переживания» рассматриваются как конститутивная часть лирического текста. Таким образом, речь пойдет о том, как в лирике может быть художественно осмыслено «накопление данных». Рассмотрению подлежат эстетические подходы к решению проблемы напряжения между общим и особенным, неповторимым и повторяемым, а также неквантифицируемым, непредсказуемым и большим количествами. Мои размышления подводят к тезе об эволюции поэтического жанра, тенденции, которую следует рассматривать в тесной связи с феноменами прозаизации. В лирике Дмитрия Пригова, как будет показано во второй части статьи, эта тенденция достигает кульминации, не имеющей аналогов в XX веке.

«СЕМАНТИЧЕСКАЯ ПОЭТИКА»

За феноменом «прозаизации» в русской лирике XX века парадигматически последовала опубликованная в 1974 г. [510] статья под названием «Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма» [511] . Специализирующиеся на культурной семиотике литературоведы Юрий Левин, Владимир Топоров, Дмитрий Сегал, Татьяна Цивьян и Роман Тименчик рассматривали в ней стихи и прозаические тексты Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама, подразумевая при этом под «прозаизацией» тенденцию поэтического текста реагировать непосредственно на «внеположную ситуацию» [512] . Помимо этого, у Левина и соавт. мы встречаем также топос «после»: авторы постоянно подчеркивают, что стихи Ахматовой и Мандельштама находятся как бы по другую сторону жанра, точнее, «до» или «после» размежевания между лирикой и прозой [513] .

510

Разрыв между временем написания статьи и датировкой большинства обсуждаемых в ней текстов является следствием той специфической ситуации и позиции, на которую в советской культуре своего времени были вытеснены как Анна Ахматова с Осипом Мандельштамом, так и авторы статьи.

511

Левин Ю., Топоров В., Сегал Д., Тименчик Р., Цивьян Т.Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма // Russian Literature. Special issue devoted to Acmeism, I. № 7/8. 1974. C. 47–82.

512

Там же. С. 74.

513

Там же. С. 59.

В качестве одного из показательных примеров прозаизированной лирики авторы приводят «Поэму без героя», текст, насыщенный многочисленными указаниями на даты, места, а также на те ситуативные условия и контексты, в которых возникли отдельные части поэмы [514] . Левин и соавт. называют этот прием, заключающийся в добавлении к тексту комментария, отсылающего за его границы и воспринимаемого как часть поэтического текста, «автометаописанием» [515] . При этом сведения о «временных и пространственных параметрах поэтического текста», «повествовательного времени» и «времени читательского восприятия», «графического пространства» и «пространства изображаемых событий» уравниваются между собой.

514

Ср.: «„Поэма без героя“: указание на время создания едва ли не каждой главы, указание на время, к которому относятся воспоминания автора, указание на время, когда эти воспоминания приходят к автору, наконец — в некоторых вариантах — указание на время первого чтения» (Там же. С. 73).

515

Там же. С. 73.

Если Левин и его соавторы диагностируют «прозаизацию» у Ахматовой и Мандельштама (в качестве другого характерного примера наряду с ахматовской «Поэмой без героя» фигурирует мандельштамовский «Век»), то для начала мы можем зафиксировать общепринятые формальные признаки этого диагноза: изображенные объекты и темы скорее отвечают требованиям социальной, исторической и «ситуативной» релевантности, как мы в основном можем наблюдать это в реалистических и исторических романах XIX века [516] . Однако, учитывая, что, проникая

в искусство, внехудожественные реалии привносят в него и свои формальные принципы, «прозаизация» также влечет за собой другие трансформации, приводящие не в последнюю очередь к существенным сдвигам и расширениям границ традиционных жанров. Как следует из размышлений Ю. Левина и соавторов, введение в поэзию разговорного языка и элементов диалогической речи [517] противоположно тенденции к «самовитому слову» и ведет к расшатыванию авангардных представлений о поэзии.

516

Ср.: «<…> перенос в формы баллады и классической ямбической поэмы сюжета современного романа <…>, исторического романа <…>, физиологических очерков и фельетонов <…>» ( Тынянов Ю. Н.Указ. соч. С. 24).

517

На тему «устного» стиля у Некрасова впервые важнейшие соображения были представлены в работах Б. М. Эйхенбаума. См.: Эйхенбаум Б. М.Некрасов // Эйхенбаум Б. М. О прозе. О поэзии. Сборник статей. Л.: Сов. писатель, 1986. С. 340–373. Показательны такие его термины, как «„говорной“ стиль» (с. 366); «повествовательный сказ» (с. 368); «интонация „причитания“» (с. 369).

Прозаизированная лирика ориентирована на диалог, в основе которого лежит ее ситуативная контекстуализация и самоопределение. «Чужое слово» и «многоголосие» [518] , в первую очередь известные как признаки полифонического романа, являются и признаками лирики, для которой диалогичность образует основную диспозицию. «Нет лирики без диалога» [519] , — настаивает Мандельштам в своей программной статье «О собеседнике». При дальнейшей конкретизации диалогичность находит воплощение на различных уровнях, начиная со стихотворения-посвящения и заканчивая потенциальной беседой, ориентированной на будущий — вечный или бесконечный — диалог, как формулирует Мандельштам в упомянутой статье [520] . В этой связи, однако, расширяется сама семантика посвящения: под знаком прозаизации оно превращается в обстоятельственное и ситуативное указание, перемещающееся из паратекста в основной текст [521] . С формальной точки зрения, мы имеем здесь дело — в особенности в подробных, местами разрастающихся до микронарративов посвящениях — с монтажом лирики и прозы, также возникающей в виде комментариев, введений и предисловий, находящихся в тесной связи с циклизацией лирических текстов [522] . Хотя прозаизация тут распознается уже в полиграфической организации текста [523] , следует выделить еще один, несколько более тонкий симптом прозаизации, нередко выражающийся в названиях стихотворений, в которых явственно прослеживается рефлексия на тему границ жанра. Ю. Орлицкий называет эту тенденцию «семантизацией заголовка» [524] , Левин и соавт. констатируют, что Ахматова и Мандельштам едва ли соотносят свои названия с каноническими жанрами и формами, используя вместо этого ситуативные или имеющие прагматический оттенок заголовки — к примеру, «Разговор о Данте» или «Четвертая проза» [525] . Заголовки этого типа в вышей степени характерны и для текстов Пригова — таковы, например: «Исчисленные стихи», «Стихи переходного периода», «Двадцать стихотворений японских в стиле Некрасова Всеволода Николаевича», «Следующие стихи», «Читая Пригова», «Месяц квазижизни» (среди азбук значится под № 62).

518

Левин Ю., Топоров В., Сегал Д., Тименчик Р., Цивьян Т.Указ. соч. С. 73.

519

Мандельштам О. М.О собеседнике (редакция 1913 г.). // Мандельштам Осип.Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 2. Проза. New York, 1971. С. 239.

520

Ср.: «В результате стихи Сологуба продолжают жить после того, как они написаны, как события, а не только как знаки переживания. Итак, если отдельные стихотворения (в форме посланий или посвящений) и могут обращаться к конкретным лицам — поэзия как целое всегда направляется к более или менее далекому, неизвестному адресату, в существовании которого поэт не может сомневаться, не усомнившись в себе» (Там же. С. 240).

521

Ср.: Орлицкий Юрий.Стихи и проза в русской литературе. Воронеж, 1991. С. 101.

522

Ср.: Там же. С. 100, 107.

523

При обсуждении такого графического расчленения интересна также рефлексия на тему «стихотворных вставок» в прозаических текстах. См, например: Hamburger К.Logik der Dichtung. Stuttgart, 1968. S. 205 и далее.

524

Орлиикий Ю.Указ. соч. С. 103.

525

«Цель всех этих приемов — в актуализации текста как части всей ситуации. Чрезвычайно редкое у Ахматовой и Мандельштама обращение к каноническим жанровым формам также облегчает достижение этой цели: жанровая классификация уступает место свободному называнию („Разговор о Данте“, „Четвертая проза“ — потому что она была четвертой по счету и т. д.)…» (Левин Ю., Топоров В., Сегал Д., Тименчик Р., Цивьян Т.Указ. соч. С. 75).

Данная рефлексия на тему границ жанра является однозначным указанием на историческую динамику литературного факта — инновационную концепцию Юрия Тынянова [526] , чьи исследования в этой области до сих пор находятся в авангарде научной мысли. Эта динамика семантизации формы существенна в нашем контексте по той причине, что она непосредственно отражает взаимосвязь между конкретным содержанием, «историческими данными», их вербализацией в лирике, с одной стороны, — и литературной формой, с другой.

526

Ср.: Тынянов Ю. Н.Литературный факт; О литературной эволюции. // Тынянов Юрий. Поэтика. Литература. Кино. М.: Наука, 1977. С. 255–281.

В этой связи плодотворным будет поразмышлять о значении прилагательного «семантический» в названии статьи Левина и соавторов: «семантическая» поэтика, очевидно, образует противоположный полюс по отношению к «несемантической», т. е. авангардной, «самовитой», равной самой себе, беспредметной лирике. Эпитет «семантическая» указывает на смысловую отсылку к предметной реальности. Левин и др. объясняют, что прозаизация у Ахматовой имеет отношение к «введению элементов повседневной речи, „говорного типа“», то есть элементов, «связанных, как правило, с речью автора», а не с задачей описания повседневности, как подчеркивают авторы статьи. Семантическая проза и прозаизация в случае Ахматовой, таким образом, означают также, что речь идет именно о «языковой реальности», которая вторгается в лирику, а не просто о реальных деталях и подробностях. По этой причине Левин и др. придают большое значение различению «прозаизации» и «бытописания» [527] .

527

«Несомненно, что „прозаизации“ стихов способствовало введение элементов повседневной речи, „говорного типа“, ориентированных на ситуацию и связанных, как правило, с речью автора, а не с „бытописательными“ задачами, как у многих других поэтов» ( Левин Ю., Топоров В., Сегал Д., Тиметик Р., Цивьян Т.Указ. соч. С. 55). В связи с обсуждаемой здесь проблематикой следует также указать на статью Игоря П. Смирнова в этом сборнике.

Неудивительно в этой связи, что именно Юрий Тынянов оценивает реалистическую лирику Н. А. Некрасова как формальноинновативную. В статье «Стиховые формы Некрасова», написанной в 1921 г. [528] , он деконструирует принятое обычно в отношении Некрасова «либо/либо». Либо Некрасова ценят «вопреки» формальным свойствам его лирики, то есть из-за его социально-критического содержания, либо отвергают «из-за» формальных недостатков. Таким образом, реакция на прозаизацию оказывается сходной характерным реакциям на «стихотворения на случай»: абсорбция лирикой лексически, семантически или формально «непоэтических» элементов провоцирует подозрения во внехудожественной прагматике. Тынянов подхватывает главный упрек Некрасову, касающийся «прозаичности» [529] его текстов, транформируя критические претензии в научную категорию («прозаизмы» [530] ). «Эстетской» критике Некрасова Тынянов противопоставляет базирующийся на стихотворной семантике синтез «формы» и «содержания», а также пародийность, прозаическую лексику и т. д.: как только элементы прозы внедряются в лирический жанр, они в определенном смысле подвергаются воздействию лирики и господствующих в ней законов семантизации. Точно так же, однако, имеет место и противоположный процесс: семантически маркированные новые элементы изменяют стихотворную семантику. Таким образом лирика обновляется и обогащается прозаическими элементами [531] .

528

«В сущности, и его друзья и его врага сходились в главном: друзья принимали его поэзию, несмотряна ее форму, врага отвергали ее вследствиеформы» (Тынянов Ю. Н.Стиховые формы Некрасова // Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 18. — Курсив в оригинале).

529

Тынянов Ю. Н.Стиховые формы Некрасова. С. 18.

530

Там же. С. 19.

531

«…Значение слов модифицируется в поэзии звучанием, в прозе же звучание слов модифицируется их значением. <…> Поэтому в тех случаях, когда семантика определенных поэтических формул стала штампом, исчерпана и уже не может входить как значащий элемент в организацию стиха, внесение прозаизмов обогащает стих, если при этом не нарушается заданность ключа. Внося прозу в поэзию, Некрасов обогащал ее» (Там же. С. 25–26).